Воспоминания женщин о великой отечественной войне

Женщины и война: три реальные истории, которые сильнее любого фильма

Тоня-эже и 160 ее детей

1942-й. Киргизия. Небольшое село Курменты. Именно сюда прибыли эвакуированные из блокадного Ленинграда сто шестьдесят человек. Человечков. Опухших от голода дистрофиков, с тоненькими шеями и большими головами малышей-блокадников, многие из которых от слабости уже не могли сами ходить. Из взрослых — трое сопровождающих: директор детского дома, воспитатель и медсестра. Детям было от двенадцати до полутора лет. Их везли долго-долго, на грузовиках, в вагонах, на барже, на бричках…

Имена самых маленьких, которые ещё говорить толком не умели, перед отправкой из Ленинграда написали на клеёнчатых бирках и привязали к ручкам. Но в дороге дети много плакали и утирали глаза – чернила размылись, имена, фамилии, годы рождения стерлись. Кто есть кто? Точно восстановить было уже невозможно.

Они не умерли в дороге, добрались все сто шестьдесят. А потом все сто шестьдесят дожили до Победы, выучились, стали взрослыми… Это было настоящее чудо. И чудо это совершила девочка. Истощенных сирот спасла их новая семнадцатилетняя мама, или, как звали её старшие девочки, Тоня-эже — так в Киргизии принято обращаться к старшей сестре.

Токтогон Алтыбасарова — вот ее полное имя. В 1941 году, когда все мужчины из села ушли на фронт, ее назначили председателем сельсовета. Эта по сути еще девочка единственная в округе знала русский язык — выучила по радиопередачам. Еще знала арабский, обладала феноменальной памятью. Она была человеком, на которого можно было положиться и который был готов положить свою жизнь за других.

Токтогон поселила своих подопечных в пустующем бараке. Вместе с односельчанами набрала мешков и набила сеном, сделав детям какие-никакие матрасы. К Токтогон как к председателю совхоза приходили иногда за документами русские из соседнего рабочего поселка, у них девушка выспрашивала, как зовут их родственников, и вписывала в метрики не помнящих родства малышей новые — только что услышанные — русские имена.

Кормить детей было нечем. Токтогон пошла по дворам. Обошла каждый дом. Милостыню не выклянчивала, просто рассказывала о блокаде, о сиротах, в которых едва теплилась жизнь, и односельчане, обделяя собственных детей, понесли в барак последнее, что было дома — кумыс, сыр, молоко, картошку, свеклу…

Но еду мало принести — нужно еще чтобы дети её съели. У некоторых не было сил даже на это. Токтогон давала маленьким по две-три чайных ложки молока в час — больше нельзя, слишком сильное истощение. Не выдерживала, выбегала из барака, ревела от жалости и бессилия. А дети звали её обратно и тоже плакали — от голода, от того, что вспоминали бомбежки, от того, что рядом нет и уже не будет никогда родной мамы. Токтогон возвращалась и продолжала кормить.

Потом стало чуть легче. Токтогон организовала шефство — каждая семья в селе опекала двух-трех блокадников. Ребятишкам сшили войлочные телогрейки, связали носки к осени. Днем их новая мама работала в сельсовете, а после работы бежала в детский дом, несла детям гостинец — сладкую печеную тыкву, качала ребятишек на коленях, пела перед сном киргизские колыбельные.

Отказавшись от учебы и хороших должностей во Фрунзе, Токтогон Алтыбасарова прожила с детьми все десять лет, пока работал детский дом. Блокадники окрепли, закончили школу, потом разъехались по всему Союзу и писали маме письма. Приезжали, навещали.

А Тоня-эже вышла замуж, родила девять детей, сорок четыре года проработала председателем сельсовета в Курменты, двадцать три раза избиралась депутатом поселкового, районного и областного советов, была членом коллегии Верховного суда Киргизской ССР… Прожила девяносто лет. После неё осталась коробка с юбилейными медалями, толстая папка с грамотами, ящик с письмами от ста шестидесяти эвакуированных ленинградцев. И всё.

В парке Победы имени Даира Асанова в Бишкеке стоит памятник, на котором высечен образ Токтогон. В Санкт-Петербурге собираются увековечить её имя.

Фрау Черная смерть

Чтобы попасть на фронт Евдокия Завалий, колхозница из украинского села Новый Буг, добавила себе три года — сказала, что ей восемнадцать. А было пятнадцать.

Ее взяли санитаркой в кавалерийский полк. Во время отступления, когда полк переправлялся через Днепр, осколком разорвавшегося снаряда Евдокию ранило в живот. Из госпиталя отправили в запасной полк. Там во время бомбежки Завалий вытащила на плащ-палатке раненого офицера. За это её наградили первым орденом — Красной звезды.

А дальше начались чудеса. В их запасной полк приехали набирать ребят на передовую. Смотрят документы, а там: «Гвардии старший сержант Завалий Евдок». Ну, бывает, сократили имя, когда записывали в госпитале. На Дусе — гимнастерка, галифе, голова после ранения стрижена под ежик…

— Пятнадцать минут на сборы!

Выдали боеприпасы, обмундирование, и через два с половиной часа старший сержант Евдоким Завалий уже принимал бой в составе шестой десантной бригады у станции Горячий Ключ.

Воевал старший сержант храбро, под Моздоком взял в плен немецкого офицера. За это «Евдокима» назначили командиром отделения разведки. На Кубани поднял бойцов в атаку, заменив погибшего в бою командира, и вывел роту из окружения. Правда, при этом сам герой получил тяжелое ранение и хранить свою тайну больше не мог.

Зачли боевые заслуги Евдокию Николаевну и направили на курсы младших лейтенантов. И в октябре 1943 года семнадцатилетний лейтенант Евдокия Завалий стала командиром взрослых мужиков – отдельной роты автоматчиков 83-й бригады морской пехоты.

Фашисты прозвали её «Фрау Черная смерть». И было за что. Когда бригада морпехов шла в атаку, взвод Завалий становился тараном — пробивал дорогу основным силам. Он участвовал в крупнейшей десантной операции Великой Отечественной войны — Керченско-Эльтигенской: под ураганным огнем смог закрепиться на плацдарме и обеспечить высадку основных сил. За эту операцию Евдокия Завалий получила второй орден – Отечественной войны I степени.

А третий орден Отечественной войны, II степени — за освобождение Севастополя, за штурм Сапун-Горы.

Под Белгород-Днестровским ночью форсировали лиман, чтобы, пройдя через минное поле, захватить плацдарм и удержать его до прихода главных сил. По воспоминаниям Евдокии Николаевны, когда взвод преследовал отступающих немцев, рядом разорвался снаряд, она потеряла сознание. Очнулась к ночи. Немцы ходили по полю и добивали советских раненых. Один приблизился к ней, она затаилась, и вдруг — резкая боль! — фашист пробил ей ногу штыком. Стиснула зубы, не издала ни звука. Истекала кровью. Её нашли местные жители, когда наши отбили берег лимана.

Начальство решило, что Дуся погибла. В списке похороненных в братской могиле в Белгород-Днестровском появилось имя Евдокии Завалий.

Её имя высечено и на другом мемориале — в Болгарии.

А во время кровопролитной Будапештской наступательной операции взводу Евдокии Завалий поручили взять немецкий штаб. К нему было не подобраться, но разведчики нашли путь — через канализационный коллектор. На всех бойцов — пятнадцать кислородных подушек. Пользовались по очереди. Двое морпехов задохнулись, остались в трубе. Но задание взвод выполнил.

Пленный немецкий генерал не мог понять, как наша разведка смогла проникнуть в неприступную цитадель, пока не увидел десантников — грязных, вонючих, ещё не успевших отмыться после марш-броска. Но окончательно «добило» генерала то, что командиром разведчиков была девушка. Он даже подарил ей свой «Вальтер». Будапештская операция — это четвертый орден Евдокии Завалий, еще один орден Красного Знамени.

Почти каждая боевая вылазка десантников под командованием Завалий достойна стать книгой или фильмом. Вот ее взводу приказано взять важный стратегический пункт — высоту «203». Катера, перевозившие десантников, атакуют фашистские самолеты. Два катера подбиты, есть раненые и убитые. Оставшиеся поднимаются на высоту, окапываются. За день отбивают четырнадцать атак! Патронов в обрез, продовольствие заканчивается, нет воды. Но высоту взвод отстоял. И на груди командира появился пятый орден — Красного Знамени.

Четыре ранения. Две контузии. Двое «похорон». Пять орденов и почти сорок медалей. Участие в обороне Кавказа, в боях за Крым, Бессарабию, на Дунае, в освобождении Югославии, Румынии, Болгарии, Венгрии, Австрии, Чехословакии… Хватило бы на несколько жизней!

А ведь была ещё послевоенная жизнь – в Киеве. С мужем, детьми, внуками и правнуками. Работала гвардии полковник морской пехоты… директором гастронома. А почему нет? Настоящая мирная профессия. То, ради чего воевала.

Скончалась Евдокия Завалий накануне 65-летия Победы, в мае 2010 года в возрасте 84 лет.

Ирена Сендлер и ее 2500 детей

В 1940 году нацисты поделили Варшаву на место для жизни и место для смерти. Место для смерти было организовано в районе, где исторически селились еврейские семьи. Немцы выселили оттуда всех поляков, пригнали евреев, отгородили стеной с колючей проволокой и оставили умирать от голода.

К концу года в гетто, занимавшем меньше пяти процентов площади Варшавы, находилось 440 тысяч человек. Каждому выдавалось по два килограмма хлеба в месяц. За этот месяц от голода и болезней здесь умирало по пять тысяч человек. Но трупы, то и дело появляющиеся на улицах гетто, беспокоили фашистов — могла начаться эпидемия, а нацисты любили аккуратность и гигиену. Пришлось впустить на запретную территорию варшавских врачей – для санитарной обработки.

Сотруднику управления здравоохранения Ирене Сендлер в сороковом было двадцать девять. Её отец, врач Станислав Кжижановский, умер в 1917 году, спасая людей от тифа. Хрупкая, маленькая — рост всего полтора метра — она выглядела младше своих лет и не вызывала у нацистов подозрений.

Ирена вместе со своими коллегами под присмотром нацистов приезжала в гетто на небольшом грузовичке, выгружала дезинфицирующие средства, одежду, медикаменты, продукты и деньги. В её обязанности также входил присмотр за больными детьми. Фашисты тщательно проверяли, что Ирена привозит за колючую проволоку. Но им и в голову не приходило, что она оттуда вывозила! Вернее, кого. В мешках, в корзинах, в тюках с окровавленными бинтами, в медицинских коробках из гетто уезжали еврейские дети. Свою шестимесячную приемную дочь Ирена спрятала в мусорную корзину.

Старших детей выводили через подвалы домов, примыкавших к ограде и через канализационные трубы. Вот идет часовой. Завернул за угол, и тут же маленький мальчик, рискуя расшибить коленки, стремглав несется к спасительному люку коллектора, ныряет в трубу, и приоткрывшаяся чугунная крышка захлопывается над его головой.

Полька Ирена (подпольный псевдоним Иоланта) состояла в Жеготе — тайном Совете, который помогал евреям, укрывал их от преследований, делал новые документы, переправлял в нейтральные страны. В её организации было около 25 человек — водители, медсестры, служащие городской управы…

Это была смертельно опасная работа. И очень тяжелая морально. Чтобы спасти ребенка, порой приходилось долго уговаривать родителей отдать его врачам. Бывало, отец уже был согласен, но мать не могла смириться с мыслью, что больше не увидит свою кровиночку, и отказывалась. А на следующий день всю семью увозили в Треблинку, в газовую камеру.

Контроль постоянно ужесточался. При выезде из гетто санитарный грузовик строго осматривали охранники. А малышам не прикажешь — могли заплакать, закричать, выдать и себя, и своих спасителей. Ирена давала детям снотворное. Кроме того, у врачей была специально обученная собака. Чтобы заглушить детский плач, пес отчаянно лаял во время досмотра.

Но вывезти детей было мало. Нужно было сделать ребенку новую метрику, получить на него продовольственные карточки, найти людей, которые приютили бы его, позаботились о нем, рискуя не только собой, но и жизнью своих близких. Спасенных отдавали в приемные семьи, переправляли в приюты при католических монастырях. Более двух тысяч поляков были казнены фашистами за содействие в спасении еврейских детей.

Кроме того Ирена должна была сохранить имя каждого малыша, особенно младенцев, ещё не знавших, кто они – ведь у родителей выбраться из гетто шансов практически не было. Ирена записывала детские имена — старые и новые – имена их родителей и родственников, даты рождения, адреса семей, где дети нашли приют, на тонкие полоски бумаги, закладывала данные в стеклянные банки и закапывала их в саду у своей знакомой. После войны по этому «баночному архиву» центральный комитет евреев в Польше отыскал всех спасенных, у многих нашлись родные, а сирот переправили в Израиль.

Ирена Сендлер и её коллеги за время оккупации спасли из Варшавского гетто… 2500 детей от полутора до пятнадцати лет.

В октябре сорок третьего по анонимному доносу Ирену арестовало гестапо. Пытали, мучили, переломали руки и ноги. Она молчала. Слишком много подпольщиков, детей, людей, откликнувшихся на чужое горе стояло за ней. Жегота (польск. Żegota, Rada Pomocy Żydom – подпольный Совет помощи евреям) подкупила тюремщиков. Охранник вывел её на улицу: «Беги!» Какое там — «беги», после пыток женщина могла передвигаться только на костылях. Но друзья подхватили Ирену и увезли на конспиративную квартиру. А фамилия Сендлер назавтра появилась в списке казненных.

До конца войны женщина скрывалась от фашистов. После войны никакой славы, никаких почестей и благодарности в Польше не было. Наоборот, как участницу Жеготы, которая финансировалась, в том числе, польским правительством в изгнании и сотрудничала с Армией Крайовой (военизированной структуры, подчинявшейся польскому правительству в изгнании, которое с 1939 года находилось в Лондоне), беременную Сендлер арестовали. Жестоко допрашивали. Результат — преждевременные роды и смерть маленького сына.

Ирену звали в Израиль — там её знали, почитали, даже присудили в 65-м году звание Праведника народов мира, но из страны Сендлер не выпускали. До самых последних дней она ютилась со своей семьей в однокомнатной квартире.

Лишь под старость, уже в двухтысячных годах о подвиге смелой женщины узнал мир. В 2003 году польское правительство наградило Ирену Орденом Белого орла, в 2007 году она получила международный орден Улыбки и тогда же была выдвинута на Нобелевскую премию мира.

Скончалась Ирена Сендлер в возрасте 98 лет.

На заставке: Cвязистки МПВО Ленинграда В. Клепикова, А. Егорова и А. Ковалёва исправляют повреждение связи. Автор: Борис Лосин. 1943

Воспоминания женщин о великой отечественной войне

Как в один день мир разделился на до и после, о женщине на войне и о жизни в мирное время «СА» рассказала участница Великой Отечественной войны Валентина Дмитриевна Синюгина, которая недавно отметила 95-летие.

Дворянские корни

— Независимо от даты рождения в паспорте мы все родились в сорок первом, — вздыхает Валентина Дмитриевна, прошедшая дорогами войны от Тулы до Эльбы. Несмотря на возраст, у нее в осанке, в повороте головы какая-то завораживающая стать…

— А как вы хотели, я же из дворянского рода Линдфорс,— улыбается она. — Мой прапрадед Федор Андреевич — русский генерал, участник войны с Наполеоном — прошел нелегкий путь от рядового лейб-гвардейского Семеновского полка до генерала. В одном из кровопролитных боев под Лейпцигом был тяжело ранен и скончался от ран. Такой был удивительный человек! Разве мы, его потомки, могли поступить иначе, когда грянула война, и не встать на защиту Отечества? Кстати, портрет моего прапрадеда в числе других портретов героев хранится в галерее Зимнего дворца Эрмитажа в Санкт-Петербурге. Мой прадед, Иван Федорович Линдфорс, тоже личность известная, Георгиевский кавалер.

Это что касается отцовской линии Валентины Дмитриевны, а мама, Анастасия Яковлевна Маркова, также из старинного дворянского рода.

Дворянские корни для родителей уже в советское время явились поводом для репрессии. В 1931 году их семью выслали в Магнитогорск.

— Мне было шесть лет, но я отчетливо помню те события, — вспоминает Валентина Дмитриевна. — Жили в бараке, без каких-либо перегородок. Просто были нары в несколько этажей и все. Родители работали на строительстве Магнитогорского комбината. Работы были тяжелые — с раннего утра и до ночи. Но спустя годы, когда анализирую тот период жизни, понимаю, что нельзя не сказать судьбе «спасибо» за эту ссылку. Худо-бедно, но всех ссыльных кормили, пусть похлебка и кусок хлеба, но и они спасли нас от голодомора, что в тридцатые годы унес жизни миллионов людей.

Мы, девчонки, были вчерашними школьницами, студентками, но этот день — 22 июня — мир для нас разделил на прошлое с последним школьным звонком, новым платьем к выпускному, каникулами, недочитанной книгой, первым букетиком полевых цветов от соседского мальчишки, мечтами о будущем… и войну

В архиве у Валентины Дмитриевны хранится уже пожелтевшая фотография того самого барака, в котором они жили в Магнитогорске. Ее отец, работавший на комбинате слесарем, за ударный труд был награжден орденом Ленина!

Когда началась война

Еще школьницей Валентина уехала из Магнитогорска к своей старшей сестре в Рязанскую область. Им, выпускникам, 21 июня 1941 года вручили аттестаты об окончании школы, а на следующий день началась война.

— Хорошо запомнила этот день… Село Горловка, Рязанская область. Небо было черным от туч, вдруг разыгралась непогода, — вспоминает Валентина Дмитриевна. — Весть о начале войны тут же облетела все село, лица взрослых посуровели, был слышен женский плач… Вся молодежь вскоре была направлена под Тулу на оборонительные работы: копали траншеи, противотанковые рвы. Помню и норму — пять погонных метров траншеи в день… Это было тяжело даже для ребят, что уж говорить о нас, девчонках! От усталости падали тут же, на кучу земли, чтобы хоть минутку подремать и отдохнуть.

У меня был красивый почерк, что стало поводом для назначения меня в штаб 13-й противотанковой артбригады делопроизводителем. Подписывать наградные листы было приятно, а вот заполнять извещения о гибели бойцов — морально тяжело. Помню пишу: «Ваш сын. пал смертью храбрых», а у самой — слезы на глазах

Весной 1942 года она записалась добровольцем в 9-е управление военно-полевого строительства. Те же окопы, траншеи рыли уже вблизи линии фронта. Были случаи, когда вражеские снаряды долетали до них, гибли люди. Так случилось и с ее подругой — ей снарядом оторвало ноги…

— Не раз мне было страшно и невыносимо больно, были и моменты отчаяния, когда казалось, что весь этот ужас уже никогда не кончится, — от нахлынувших горьких воспоминаний ветеран закрывает лицо руками. — Но мы отчетливо понимали: чтобы победить врага всем миром, надо было стремиться победить каждому в отдельности!

Очень точно об этом сказано в стихах Юлии Друниной:

Я пришла из школы

в блиндажи сырые,

От Прекрасной Дамы

Потому что имя ближе,

Не могла сыскать.

И все эти девчонки были комсомолками, патриотками до мозга костей и даже не представляли себе, что можно было поступить по-другому, не встать на защиту Родины от фашистов.

По признанию Валентины Дмитриевны, труднее всего было выдержать первые дни, недели, месяцы на фронте, когда чувства и ощущения у девчонок-бойцов оставались прежними, из мирной жизни, а реальность шла в другом измерении — человеческие страдания и смерть, поле боя, усыпанное трупами, месиво из человеческих тел… И все это выдержать надо было и ей, тургеневской барышне, в школе зачитывавшейся лирическими романами. На войне им, девчонкам, пришлось стать совсем иными — с другими эмоциями, другим слухом, зрением, нервами.

— Если посмотреть на войну женскими глазами, она страшнее страшного, — вздыхает Валентина Дмитриевна. — Женская память охватывает тот материк человеческих чувств, которые обычно ускользают от мужского внимания. Вдобавок к психологическим перегрузкам мы испытывали еще и физические — женщины куда труднее переносят «мужской» быт войны. У меня был красивый почерк, что стало поводом для назначения меня в штаб 13-й противотанковой артбригады делопроизводителем. Подписывать наградные листы было приятно, а вот заполнять извещения о гибели бойцов — морально тяжело. Помню пишу: «Ваш сын. пал смертью храбрых», а у самой — слезы на глазах. Явственно представляла, что где-нибудь на Вологодчине или в Подмосковье будут рыдать его мать, жена, сестра, получив похоронку.

Роспись на стене Рейхстага

День Победы Валентина Дмитриевна встретила в Берлине. Вместе со всеми расписалась на стене Рейхстага.

— У меня сохранилась фотография, сделанная в мае 1945 года. На ней — здание Рейхстага и то место, под балконом, где мы оставили свои росписи, — Валентина Дмитриевна показывает старое фото. — Все расписывались, и я — нашла кусок гипса и тоже написала свое имя. Мы с фронтовыми подругами даже зашли внутрь, там было все разрушено, валялись какие-то документы на немецком языке. Один такой документ и крошечный кусочек бетона из развалин Рейхстага я взяла на память и храню это по сей день.

Семейный архив Синюгиных — собрание редчайших документов, наград, артефактов. Здесь и красноармейская книжка Валентины Дмитриевны, в которой — последняя запись-приказ об увольнении из войсковой части (сделана 26.06.1945 года), и старые снимки Магнитогорска, и фотографии военных лет.

— Это что! Я бережно храню тарелки, что подарили мои подруги на свадьбе! — улыбается она. — У меня рука не поднимается что-то выбросить, ведь каждая из этих вещей — это память о том или ином событии, человеке.

Судьбоносная встреча

Супруг Валентины Дмитриевны Петр Васильевич Синюгин ушел из жизни в 2015 году. Он почетный гражданин города Майкопа, ветеран Великой Отечественной войны. Вместе они прожили в любви и глубоком уважении друг к другу 64 года. Встречу с супругом Валентина Дмитриевна считает судьбоносной. Окончив после войны Одесский институт метеорологии, она собиралась уезжать на практику в Балтийск, но ее задержали какие-то дела. И в это же время друзья познакомили ее с молодым офицером, фронтовиком, выпускником артиллерийского военного училища Петром Синюгиным.

Он так скромно себя вел, был немногословен, обходителен, что сразу же понравился ей. Уже через месяц они сыграли свадьбу, на которой им и были подарены те самые так бережно хранимые ею тарелки…

— О всех трудностях быта жизни офицерских жен в то время можно написать роман, — уверена ветеран. — На новом месте службы супруга, в Молдавии, пришлось жить в землянке! Что ж, нам, фронтовикам, было не привыкать. Несмотря на все бытовые трудности, как же все мы, семьи офицеров, дружно жили! Помню, на зиму все вместе солили одну, огромных размеров, бочку капусты! Все мы — молодые пары, вскоре в семьях родились дети. Чудом раздобыли одно-единственное корыто — в нем и малышей купали, и пеленки стирали по очереди.

В Майкоп Синюгины переехали в 1960 году. Вырастили дочь Татьяну. Она с семьей живет в Псковской области. Валентину Дмитриевну много раз звала переехать к ним. Но ветеран не соглашается.

— Здесь, в Майкопе, прошла практически вся моя жизнь, куда же я уеду из родных мест! Здесь все мне близко и знакомо, здесь — моя Родина, куда я без нее…

Женщины на войне 1941-1945

Медсестры Великой Отечественной войны

Женщины на войне — воспоминания

У Надежды Андреевны Киппе легкий характер, доброе сердце и какой-то особый дар общения с людьми. Встречая меня, незнакомого человека, она накрыла стол и в течение нескольких часов рассказывала о своей фронтовой молодости и послевоенной жизни. А вот жизнь у этой «легкой» женщины выдалась непростая: горюшка хлебнула она вдоволь. И теперь, много лет спустя, при воспоминаниях о пережитом у нее наворачиваются слезы. Родом Надежда Киппе (в девичестве Бородина) из глухой деревеньки Липа, что была на границе Горьковской и Костромской области. Сейчас этой деревни уже нет: старики поумирали, молодежь поразъехалась, а домишки и земля заросли лесом. После окончания семилетки Надежда приехала в Горький и поступила учиться в медтехникум на фельдшера. А в 1941 году, когда юные медики сдавали экзамен, объявили войну. Сокурсников-мальчишек забрали на фронт, а ее, дипломированного фельдшера, направили в один из дальних районов Горьковской области. Глухомань была еще та: 45 километров до железной дороги, ни рынка, ни базара, и как во всей стране – карточная система.

Содержание:

У войны не женское лицо

Проработав два месяца, узнала, что в райвоенкомат пришел запрос на четырех медиков, и Надежда Бородина пошла на фронт добровольцем. Дивизион, в котором она воевала, формировали в Филях под Москвой.

Во время боя

Когда один из политработников увидел ее, 18-летнюю худенькую девчонку небольшого роста с двумя косичками, собирающуюся на фронт, тут же заметил:

— Товарищ военфельдшер, пока мы стоим под Москвой, и есть время, съездите в парикмахерскую, состригите косички и сделайте завивку. Надя выполнила эту просьбу, и потом, на фронте, так ругала про себя этого политработника: голову не расчесать, да и помыть-то особо негде. Кое-как холодной водой поплескаешь – и все.

Ежедневный подвиг

Факты

Около половины всего медицинского персонала Вооружённых сил в годы Великой Отечественной Войны составляли женщины

Женщина пяти фронтов

Часть, в которую попала Надежда Бородина, делилась на несколько отрядов. Солдаты и офицеры разведывали передний край противника, выясняли, где у немцев скопление минометов, пулеметов и прочей техники. Передавали эти данные нашей артиллерии, которая, в свою очередь, уничтожала противника.

Первая помощь

А разведчики наблюдали и сообщали: «недолет» или «перелет», корректируя артиллерийский огонь. Этот дивизион постоянно перебрасывали на самые горячие участки, туда, где готовилось наступление, прорыв фронта.

Редкие часы отдыха

Поэтому со своим отрядом Надежда Бородина прошла пять фронтов: начинала на Волховском и Ленинградском, затем были Карело-финский, Белорусский и Украинский.

Перевязка в полевых условиях

Факты

116 тыс. медиков были награждены орденами и медалями. 47 из них стали Героями Советского Союза, 17 из которых были женщинами

Медсестры на войне

— Мы все время были на переднем крае, — вспоминает Надежда Андреевна. – После немецких артобстрелов раненых было особенно много. Я с серой брезентовой сумкой с красным крестом бегала и ползала по полю. Раненые со всех сторон стонут, зовут – не знаешь, кому в первую очередь помогать. А они все просили жизни, говорили: «Сестричка, помоги, пожалей, я жить хочу!»

Первая помощь под огнем

Но как тут поможешь, когда весь живот вспорот. Некоторых перевяжешь, смотришь, а он уже умер. Глаза только прикроешь ему, чтобы не лежал с открытыми, и ползешь дальше. А крови-то, крови-то сколько! Когда кровь горячая, она бьет прямо фонтаном. К этому всему разве можно привыкнуть? У меня руки все время были в крови. И после войны теплая кровь меня еще несколько лет преследовала.

Медсестры на войне

За мужество, проявленное на полях сражений, лейтенант Надежда Бородина была награждена медалью «За отвагу».

Военное наследство медсестры Надежды

Сейчас у Надежды Андреевны болят ноги. Она считает, что это «аукаются» фронтовые дороги.

Держись, родной

А случилось это в 43-м году под Псковом. Была ранняя весна, все маленькие речушки разлились, кругом грязь, слякоть, даже танки не могли проехать, тонули, а нашим войскам командование приказало идти в наступление.

В госпитале

Факты

В 1941–1945 годах врачи, фельдшеры, медсестры и санитары поставили на ноги около 17 миллионов солдат и офицеров Красной армии – 72,3 процента раненых и 90,6 процента заболевших возвратились в строй

На пути отряда, где воевала Надя, протекала небольшая речка, через которую нужно было перейти вброд. Мужчины из отряда переправились, подошла Надина очередь. Она поставила сумку с перевязочными материалами на голову, и как была, в сапогах и одежде двинулась через реку.

Во время атаки

Испугалась ужасно – плавать-то не умела! Но переправилась благополучно. Стоит на холоде, с одежды все течет. Ребята дали ей запасные брюки, гимнастерку, стояли, ждали, пока высохнет ее амуниция. Ноги тогда и простыли, а сейчас дают о себе знать.

Победительницу медсестру носили на руках

После войны ее быстро демобилизовали: медицинские работники уже не были нужны. Когда она приехала в родную деревню, все женщины вышли к околице встречать, взяли ее на руки и донесли до дома. Несут и плачут: жалуются, что у них поубивало всех сыновей.

Юные бойцы

— Все босоногие мальчишки, с которыми мы бегали по деревне, сложили головы на фронте, так что деревенские женихи мои все погибли, — вздыхает Надежда Андреевна. — А я осталась жива. Мама мне сказала: «Дочка, я день и ночь молилась за тебя на коленях».

Привет от снайпера

Может быть, благодаря маминым молитвам и выжила. Судьба на фронте меня хранила. Бывало, летят снаряды и осколки, голову руками закроешь, смотришь, а товарищ, который стоял рядом, уже ранен или убит. У меня же за всю войну ни одного ранения. Только один раз юбку осколком разорвало, да один раз шинель.

Веселый взвод

Замуж за сослуживца

На фронте военфельдшер Надежда Бородина ни о каких романах не думала. Один раз кто-то из сослуживцев взял ее за руку, так она руку вырвала, чтобы не давать повода для ухаживаний.

Мужчины из отряда ее оберегали. Те, кто постарше, называли «дочкой», ровесники – «сестричкой». При своей «сестричке» даже не сквернословили и от мужских приставаний ограждали.

Боевые подруги

Факты

Отважным санитаркам полагались награды: «за вынос 15 раненых — медаль, за 25 — орден, за 80 — высшая награда — орден Ленина»

А судьбу свою она нашла тоже на фронте. Служили в ее части два москвича-офицера – Леша и Артур. После войны Артур предложил ей руку и сердце, они поженились, и из Надежды Бородиной она превратилась в Надежду Киппе.

Мирная жизнь героини войны

В 1946 году в семье Киппе родился сын. Надя назвала его в честь мужа — Артуром. А муж вскоре после войны умер, и она с маленьким сынишкой уехала к матери в деревню. Но в деревне работы не было, и все втроем (она, мать и сын) решили перебраться в Горький к старшей сестре.

У войны не женское лицр

Надежда Андреевна устроилась в районную поликлинику старшей медсестрой, а жили все у сестры в щитках вместе с ее семьей.

Затем ей предложили «шестиметровку» в коммуналке с соседями, и они втроем перебрались туда с радостью. В этой каморке даже развернуться было негде.

А спали мама с сыном на кровати, а она под кроватью. Здесь прожили 8 лет. Затем была 12-метровка на Северном поселке, смерть мамы, воспитание сына и работа, работа, работа.

Друзья однополчане

Всё в прошлом

А в 80-х ее настиг еще один страшный удар – смерть сына. Он служил срочную старшим механиком баллистических ракет, работал внизу, внутри самой ракеты, и облучился. После армии лучевая болезнь обострилась, и три года до смерти сын лежал, болел, а мать за ним ухаживала.

Письма домой

Сейчас Надежда Андреевна осталась одна: ближайшие родственники умерли, а племянники уехали в Ульяновск. Заботится о бывшем военфельдшере соседка Светлана. «Соседушка моя дорогая, — говорит про нее Надежда Андреевна. – Я зимой боюсь выходить на улицу, так Светлана мне и хлебца из магазина принесет, и молочка, и все, что нужно».

P.S. К сожалению, ничего не знаю о дальнейшей судьбе этой женщины. Последний раз мы виделись осенью 2007.

Девчонки медсестрички

Самые яркие воспоминания женщин-ветеранов о войне (34 фото)

1. «Ехали много суток. Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам — кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них. Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и помогло — я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала. «
“Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. “Не ходи, убьют, – не пускали меня бойцы, – видишь, уже светает”. Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: “Заслуживает награды”. В девятнадцать лет у меня была медаль “За отвагу”. В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги… И меня посчитали убитой… В девятнадцать лет… У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее – и не верю. Дите!”

2. «У меня было ночное дежурство. Зашла в палату тяжелораненых. Лежит капитан. Врачи предупредили меня перед дежурством, что ночью он умрет. Не дотянет до утра. Спрашиваю его: «Ну, как? Чем тебе помочь?» Никогда не забуду. Он вдруг улыбнулся, такая светлая улыбка на измученном лице: «Расстегни халат. Покажи мне свою грудь. Я давно не видел жену. » Мне стало стыдно, я что-то там ему отвечала. Ушла и вернулась через час. Он лежит мертвый. И та улыбка у него на лице. «
“И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье – то появится, то скроется, – я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх… Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко… И внутри у меня что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок… Не сразу у нас получилось. Не женское это дело – ненавидеть и убивать. Не наше… Надо было себя убеждать. Уговаривать…”

3. «И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Я вам сейчас расскажу. Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом вторая, третья. Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет — это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием — медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек — орден Красной Звезды, за спасение сорока — орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти — орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного. Из-под пуль. «
“Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: “Полк, под знамя! На колени!”, все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела “куриной слепотой”, это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души…”
“Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание… Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы – вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: “Кто вы? Откуда?” Подошла ближе, ахнула и говорит: “Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет”. Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: “Скорей! Быстрей!” И опять – “Скорей! Быстрей!” Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь”.

4. «Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила. Я подросла на десять сантиметров. «
“Организовали курсы медсестер, и отец отвел нас с сестрой туда. Мне – пятнадцать лет, а сестре – четырнадцать. Он говорил: “Это все, что я могу отдать для победы. Моих девочек…” Другой мысли тогда не было. Через год я попала на фронт…”
“У нашей матери не было сыновей… А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал…”

5. «Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте. «
“Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
— Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое – карточки, что такое – блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: “Когда я дорасту до этой винтовки?” И все вдруг стали просить, вся очередь:
— Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали”.

6.“И у меня впервые в жизни случилось… Наше… Женское… Увидела я у себя кровь, как заору:
— Меня ранило…
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
— Куда ранило?
— Не знаю куда… Но кровь…
Мне он, как отец, все рассказал… Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься – зубы скрипят. Вспоминаешь – где ты? Там или здесь?”

7. «Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там. Там я стала молиться. Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые. Мои слова. Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я — тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что. Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы — понимаете?»
“Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый – старший лейтенант Белов, мой последний раненый – Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов – балетный вес. Сейчас уже не верится…”

8.“Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: “Старшина за бортом!” Вытащат. Вот такая элементарная мелочь… Но какая это мелочь? Я потом лечилась…
“Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: “Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь”. Брат на фронте погиб. Она плакала: “Одинаково теперь – рожай девочек или мальчиков”.

9. «А я другое скажу. Самое страшное для меня на войне — носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то. Я не выражусь. Ну, во-первых, очень некрасиво. Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года. Перешли советскую границу. Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и. И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а. Ну, понятно. Мы увидели нормальное женское белье. Почему не смеешься? Плачешь. Ну, почему?»
“В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью “За боевые заслуги” и орденом Красной Звезды, в девятнадцать лет – орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с насмешкой спрашивали: “А за что ты получила свои медали?” или “А была ли ты в бою?” Пристают с шуточками: “А пули пробивают броню танка?” Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила – Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: “Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел…”

10.
“Замаскировались. Сидим. Ждем ночи, чтобы все-таки сделать попытку прорваться. И лейтенант Миша Т., комбат был ранен, и он выполнял обязанности комбата, лет ему было двадцать, стал вспоминать, как он любил танцевать, играть на гитаре. Потом спрашивает:
— Ты хоть пробовала?
— Чего? Что пробовала? – А есть хотелось страшно.
— Не чего, а кого… Бабу!
А до войны пирожные такие были. С таким названием.
— Не-е-ет…
— И я тоже еще не пробовал. Вот умрешь и не узнаешь, что такое любовь… Убьют нас ночью…
— Да пошел ты, дурак! – До меня дошло, о чем он.
Умирали за жизнь, еще не зная, что такое жизнь. Обо всем еще только в книгах читали. Я кино про любовь любила…”

11. «Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят — это какие-то доли секунды. Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы. Нес и целовал. Было нас пять, конаковских девчонок. А одна я вернулась к маме. «
“Был организован Отдельный отряд дымомаскировки, которым командовал бывший командир дивизиона торпедных катеров капитан-лейтенант Александр Богданов. Девушки, в основном, со средне-техническим образованием или после первых курсов института. Наша задача – уберечь корабли, прикрывать их дымом. Начнется обстрел, моряки ждут: “Скорей бы девчата дым повесили. С ним поспокойнее”. Выезжали на машинах со специальной смесью, а все в это время прятались в бомбоубежище. Мы же, как говорится, вызывали огонь на себя. Немцы ведь били по этой дымовой завесе…”

12. «Перевязываю танкиста. Бой идет, грохот. Он спрашивает: «Девушка, как вас зовут?» Даже комплимент какой-то. Мне так странно было произносить в этом грохоте, в этом ужасе свое имя — Оля».
“И вот я командир орудия. И, значит, меня – в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное… Горло пересыхало до рвоты… Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг… Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все – конец!”

13. «И пока меня нашли, я сильно отморозила ноги. Меня, видимо, снегом забросало, но я дышала, и образовалось в снегу отверстие. Такая трубка. Нашли меня санитарные собаки. Разрыли снег и шапку-ушанку мою принесли. Там у меня был паспорт смерти, у каждого были такие паспорта: какие родные, куда сообщать. Меня откопали, положили на плащ-палатку, был полный полушубок крови. Но никто не обратил внимания на мои ноги. Шесть месяцев я лежала в госпитале. Хотели ампутировать ногу, ампутировать выше колена, потому что начиналась гангрена. И я тут немножко смалодушничала, не хотела оставаться жить калекой. Зачем мне жить? Кому я нужна? Ни отца, ни матери. Обуза в жизни. Ну, кому я нужна, обрубок! Задушусь. «
“Там же получили танк. Мы оба были старшими механиками-водителями, а в танке должен быть только один механик-водитель. Командование решило назначить меня командиром танка “ИС-122

Женщины на войне: Почему для советских женщин-военнослужащих плен был страшнее боевых действий?

Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.

Во время Великой Отечественной в рядах Красной Армии сражалось более 800 тысяч женщин. Немцы приравнивали советских медсестер, разведчиц, снайперов к партизанам и не считали их военнослужащими. Поэтому германское командование не распространяло на них даже те немногие международные правила обращения с военнопленными, которые действовали в отношении советских солдат-мужчин.

В материалах Нюрнбергского процесса сохранился приказ, действовавший на протяжении войны: расстреливать всех «комиссаров, которых можно узнать по советской звезде на рукаве и русских женщин в форме».

Расстрел чаще всего завершал череду издевательств: женщин избивали, жестоко насиловали, на их телах вырезали ругательства. Тела нередко раздевали и бросали, даже не задумываясь о погребении. В книге Арона Шнеера приведено свидетельство немецкого солдата Ганса Рудгофа, который в 1942 году увидел мертвых советских санитарок: «Их расстреляли и бросили на дорогу. Они лежали обнаженные».

Светлана Алексиевич в книге «У войны не женское лицо» цитирует воспоминания одной из женщин-военнослужащих. По ее словам, они всегда держали для себя два патрона, чтобы застрелиться, а не попасть в плен. Второй патрон – на случай осечки. Эта же участница войны вспоминала, что произошло с пленной девятнадцатилетней медсестрой. Когда ее нашли, у нее была отрезана грудь и выколоты глаза: «Ее посадили на кол. Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые». В рюкзаке у погибшей девушки были письма из дома и детская игрушка.

Известный своей жестокостью обергруппенфюрер СС Фридрих Еккельн приравнивал женщин к комиссарам и евреям. Всех их, согласно его распоряжению, полагалось допрашивать с пристрастием и затем расстреливать.

Женщины-военнослужащие в лагерях

Тех женщин, кому удавалось избежать расстрела, отправляли в лагеря. Там их ожидало практически постоянное насилие. Особенно жестоки были полицаи и те военнопленные-мужчины, которые согласились работать на фашистов и перешли в лагерную охрану. Женщин часто давали им «в награду» за службу.

В лагерях зачастую не было элементарных бытовых условий. Заключенные концлагеря Равенсбрюк старались по возможности облегчить свое существование: голову мыли выдававшимся на завтрак эрзац-кофе, сами тайно вытачивали себе расчески.

Согласно нормам международного права, военнопленных нельзя было привлекать к работам на военных заводах. Но к женщинам это не применяли. В 1943 году попавшая в плен Елизавета Клемм попыталась от имени группы заключенных опротестовать решение немцев отправить советских женщин на завод. В ответ на это власти сначала избили всех, а потом согнали в тесное помещение, где нельзя было даже двинуться.

В Равенсбрюке женщины-военнопленные шили обмундирование для немецких войск, работали в лазарете. В апреле 1943 года там произошел и знаменитый «марш протеста»: лагерное начальство хотело наказать непокорных, которые ссылались на Женевскую Конвенцию и требовали обращения с ними как с военнослужащими, попавшими в плен. Женщины должны были маршировать по территории лагеря. И они маршировали. Но не обреченно, а чеканя шаг, как на параде, стройной колонной, с песней «Священная война». Эффект от наказания получился обратным: женщин хотели унизить, а вместо этого получили свидетельство непреклонности и силы духа.

В 1942 году под Харьковом в плен попала санитарка Елена Зайцева. Она была беременна, но скрыла это от немцев. Ее отобрали для работы на военном заводе в городе Нойсен. Рабочий день длился 12 часов, ночевали в цехе на деревянных нарах. Кормили пленных брюквой и картошкой. Трудилась Зайцева до родов, принять их помогли монахини из расположенного недалеко монастыря. Новорожденную отдали монахиням, а мать вернулась на работу. После окончания войны матери и дочери удалось воссоединиться. Но таких историй со счастливым концом немного.

Только в 1944 году вышел специальный циркуляр начальника полиции безопасности и СД об обращении с военнопленными-женщинами. Их, как и других советских пленных, надлежало подвергнуть полицейской проверке. Если выяснялось, что женщина «политически неблагонадежна», то статус военнопленной с нее снимался и ее передавали полиции безопасности. Всех остальных направляли в концлагеря. Фактически, это был первый документ, в котором женщин, служивших в советской армии, уравнивали с военнопленными-мужчинами.

«Неблагонадежных» после допросов отправляли на казнь. В 1944 году в концлагерь Штуттгоф доставили женщину-майора. Даже в крематории над ней продолжали издеваться, пока она не плюнула немцу в лицо. После этого ее живой затолкали в топку.

Бывали случаи, когда женщин отпускали из лагеря и переводили в статус гражданских рабочих. Но сложно сказать, каков был процент действительно отпущенных. Арон Шнеер замечает, что в карточках многих военнопленных-евреек запись «отпущена и направлена на биржу труда» на самом деле означала совсем иное. Их формально отпускали, но на самом деле переводили из шталагов в концлагеря, где и казнили.

После плена

Некоторым женщинам удавалось вырваться из плена и даже вернуться в часть. Но пребывание в плену необратимо их меняло. Валентина Костромитина, служившая санинструктором, вспоминала о своей подруге Мусе, побывавшей в плену. Она «страшно боялась идти в десант, потому что была в плену». Ей так и не удалось «переступить мостик на причале и взойти на катер». Рассказы подруги производили такое впечатление, что Костромитина боялась плена даже больше, чем бомбежки.

Немалое количество советских женщин-военнопленных после лагерей не могло иметь детей. Нередко над ними ставили эксперименты, подвергали принудительной стерилизации.

Те, кто дожил до конца войны, оказывались под давлением со стороны своих же: нередко женщин упрекали в том, что они выжили в плену. От них ожидали, что они покончат с собой, но не сдадутся. При этом в расчет не принималось даже то, что у многих в момент пленения не было при себе никакого оружия.

В годы Великой Отечественной было распространено и такое явление как коллаборационизм.
Вопрос о том, кто и почему переходил на сторону фашисткой армии, и сегодня является предметом изучения для историков.

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:

Женское лицо войны: герои ВОВ в юбках

Говорят, что у войны не женское лицо. Однако в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) женщины трудились во имя победы наравне с мужчинами. Женщины воевали на поле боя, создавали собственные артиллеристские отряды и летные эскадрильи, они выносили раненых с поля боя, подбадривали военных стихами и песнями. Даже те женщины, которые не приняли участие в военных действиях работали непокладая рук в тылу, в оккупированных землях, страдали в Ленинграде во время той страшной блокады. У войны не женское лицо, но женщины внесли поистине неоценимый вклад в победу: их подвиг стоит наравне с подвигом мужчин-бойцов, если не выше. Ведь женщина вынесла страну на своих руках, стала настоящей опорой и воплощением истинной русской женщины в Великую Отечественную Войну.

Итак, давайте почтим памятью женщин-героинь ВОВ, внесших свой особый вклад в победу и озаривших те темные дни своей простой русской красотой.

1. Юлия Белоусова

Сержант Белоусова служила снайпером в 3-ей ударной армии. На ее счету 80 уничтоженных солдат и офицеров противника.

2. Елизавета Миронова

Личный счет этого снайпера — около сотни вражеских бойцов и офицеров. 10 сентября 1943 года Елизавета Миронова была тяжело ранена и умерла 29 сентября.

3. Валентина Биньевска

Еще одна женщина-снайпер, но уже чехословацкого батальона. В 1944 году Валентина Биньевска была заброшена в тыл врага в Словакии, где воевала в составе отрядов повстанцев. 3 марта 1945 года она попала в плен, откуда бежала, присоединившись к партизанам. Награждена советским орденом Красной Звезды, а также многочисленными чехословацкими орденами и медалями.

4. Любовь Макарова

Женщина-снайпер служила в 3-ей ударной армии 2-го Прибалтийского фронта. На ее счету 84 вражеских солдата. Ее фронтовой жизни даже посвятили книгу К. Лапина «Девушка с винтовкой».

5. Людмила Павличенко

Еще один выдающийся снайпер. Уничтожила 309 гитлеровцев, из них 36 — вражеские снайперы.

6. Наталья Боде

Не все женщины помогали победе с винтовкой в руках. Так, Наталья Боде была военным фотокорреспондентом, и подвергала свою жизнь опасности, чтобы нести счастливые вести о победе через советские СМИ.

7. Руфина Гашева

Садились наши девушки и за штурвал самолета. Руфина Гашева, штурман 46-го гвардейского ночного бомбардировочного авиаполка, за годы войны совершила 848 боевых вылетов.

8. Наталья Меклин

Боевая подруга Руфины Гашиной, Наталья Меклин служила летчиком в том же авиаполку. Она совершила 980 боевых вылетов и вышла в отставку майором, как и подруга. Обеим присвоено звание Героев Советского Союза.

9. Марина Раскова

Создательница женского боевого легкобомбардировочного полка «Ночные ведьмы». Эта летчица установила несколько рекордов по дальности перелета среди женщин.

10. Валентина Сафронова

Валентина служила в разведке партизанского отряда под командованием Д.Е. Кравцова. Ей присвоено звание Героя Советского Союза.

11. Татьяна Маркус

Героиня подполья. Выдержала полгода пыток во время оккупации Украины. Погибла 29 января 1943.

12. Ольга Шуляева

Не будем забывать и о медиках и санинструкторов, вынесших своими хрупкими руками множество наших бойцов прямо из эпицентра боя. Среди них и Ольга Шуляева, служившая на Ленинградском фронте. Она вынесла с поля боя 55 солдат.

13. Евгения Кострикова

Евгения Кострикова служила военным фельдшером 5-го гвардейского механизированного корпуса. Она спасла жизнь 27 танкистам во время легендарного боя под Прохоровкой. Победу встретила в чехословакии.

14. Зинаида Маресева

В 1943 году Зинаида служила в районе Северного Донца санинструктором и вынесла с боя 64 раненых бойца. Погибла трагически: закрыла своим телом командира от вражеского оружия. Звание Героя Советского Союза присвоено посмертно.

15. Юлия Друнина

До войны собиралась заняться литературной деятельностью. Но у судьбы были свои планы и Юлия служила на войне санитаркой. Тем не менее, писательство она не забросила и ей принадлежит несколько стихов о войне. Вот отрывок из одного из них:

«Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне»