Воспоминание о бабушке

Воспоминания о бабушке

Отредактированное
.
Мне снится детство, вновь счастливой
Плыву я в быстрой лодке по реке.
Деревню вижу сказочно красивой –
В далёком и родимом уголке .

Спешу опять тропинкою знакомой.
Миную лес, сверну за поворот.
Стоит там белый домик под соломой,
Где бабушка встречает у ворот.

На небе ярко солнышко сияет,
Даря лучи большому цветнику.
У будки Рыжик хвостиком виляет,
А петушок кричит: «Ку-ка-ре-ку!»

Любимая бабулечка в платочке.
Меня целует, крепко жмёт к груди.
Она встречает в вышитой сорочке
И тихо шепчет: «Внучка, проходи».

Земля за горизонтом дружит с небом,
Пшеница колосится на полях.
И в доме вкусно пахнет свежим хлебом,
Как радостно у бабушки в гостях!

«Поди устала, внученька, с дороги?
Как мама, папа, как твои дружки.
Забудь свои вчерашние тревоги,
Поешь с черникой свежей пирожки»
.
У берега в пруду ныряют утки,
Ласкает воду тень плакучих ив.
Там необычна каждая минутка,
И день проходит полон разных див.

На горизонте солнце догорает,
Цветами пахнет, дышится легко,
И бабушка, как в детстве наливает
Мне в кружку из кувшина молоко.

Крадётся ночь-колдунья незаметно.
Индюк на красный больше не бежит.
Коза не лезет в огород запретный,
Довольный кот на лавочке мурчит.
.
Бесшумно я бреду по переулку,
В деревне тишина, давно все спят.
Гусыня не выводит на прогулку
Своих прелестных, маленьких гусят.

В руках держу пшеничный спелый колос,
Остались в прошлом детства миражи,
Но слышу я с небес волшебный голос,
И ночь на счастье будто ворожит.

Летят года неспешной тенью мимо
В густом тумане серых облаков.
Никто меня, как прежде, не обнимет,
Не испечет с черникой пирожков.

Давно устало с болью плакать сердце,
И мне во сне становится тепло.
Лучами пишет на закате Солнце:
«С УЛЫБКОЙ ДЕТСТВО В ПРОШЛОЕ УШЛО!»

18. 11. 2013 Фото из Интернета

© Copyright: Людмила Степановна Небесная, 2014
Свидетельство о публикации №114030500128

Первый вариант
.
Мне снится сон о детстве, я счастливой
Плыву в огромной лодке по реке,
Деревню вижу сказочно красивой —
В далеком и родимом уголке .

Потом спешу тропинкою знакомой,
Минуя лес, свернув за поворот.
Стоит там белый домик под соломой,
Где бабушка встречает у ворот .

На небе ярко солнышко сияет,
Согрев лучами быструю реку,
У будки Рыжик хвостиком виляет,
А петушок кричит: «Ку-ка-ре-ку !»

Бабулечка любимая в платочке
Меня целует, нежно жмет к груди,
Она встречает в вышитой сорочке
И тихо шепчет : «Внучка, проходи» .

Земля за горизонтом дружит с небом,
Пшеница колосится на полях,
И в доме вкусно пахнет свежим хлебом,
Шмели летают с пухом в тополях.

Наверное, устала ты с дороги,
Что нового и как твои дружки ?
Забудь свои вчерашние тревоги,
Поешь с черникой свежей пирожки .
.
У берега в пруду играют утки,
Закрыла воду тень плакучих ив,
На поле пастухи слагают шутки,
Денек проходит полон разных див.

На горизонте Солнце догорает,
Цветами пахнет, дышится легко,
И бабушка, как в детстве наливает
Мне в кружку из кувшина молоко.

Колдунья-ночь крадется незаметно,
Индюк на красный грозно не бежит,
Коза мечтает о любви ответной,
Мурлычет кот, корова не мычит.

Бесшумно я бреду по переулку,
В деревне тишина, давно все спят,
Гусыня завтра сводит на прогулку
Своих прелестных, маленьких гусят.
.
В руках держу пшеничный спелый колос,
Уснули в прошлом бабушки глаза,
И слышу я с небес волшебный голос,
С дождями грусти плачет бирюза .

Но чья душа меня сегодня примет?
В густом тумане серых облаков,
Никто меня, как прежде, не обнимет,
Не испечет с черникой пирожков .

Давно устало с болью плакать сердце,
От ярких мыслей движется тепло,
Лучами пишет на закате Солнце:
«С УЛЫБКОЙ ДЕТСТВО В ПРОШЛОЕ УШЛО !»

Фото из интернета

18 .11. 2013
© Copyright: Людмила Степановна Небесная, 2014
Свидетельство о публикации №114030500128

shabdua

Любовь и Родина моя-святая Русь

Воспоминания о бабушке – это самые живые и самые светлые воспоминания моего детства. Светлы они и в переносном, и даже в буквальном смысле слова.

Яркий зимний день на пороге весны, воскресенье. Сегодня бабушка водила нас, внуков, причащаться за ранней обедней. Нас разбудили непривычно рано, затемно, совсем, нам казалось, ночью. Умывшись и надев приготовленные с вечера рубашки и курточки, мы, не завтракая, пустыми московскими улицами пошли в церковь. Было темно, на небе виднелись звезды, морозило. А сейчас, когда мы возвращаемся, — повсюду солнце, чувствуется март.

Дома – поздравления, накрытый белоснежной скатертью стол, роскошный по военному времени завтрак. У всех радостные лица. И особенно светлая – и ясностью глаз, и освещающей лицо улыбкой, и солнечными зайчиками в седых волосах – бабушка, торжественная, счастливая. Морщины на ее лице стали как-то незаметны, и зашедшая за чем-то соседка удивленно говорит ей: «Евдокия Романовна, а ведь вы сегодня помолодели». И надо видеть, с какой доброй и скромной улыбкой бабушка машет рукой – дескать, полно вам! Скоро ей опять на кухню, в кладовку, но сейчас – ее время, ее праздник.

Еще мне вспоминается лето. Мы все в деревне – у дедушки, заштатного

священника. Сегодня чьи-то именины, собрались родные, гости. Нам, детям, сегодня меньше внимания, целый день мы где-то бегаем без надзора, во время обеда стол для нас накрывают отдельно от взрослых, после обеда разрешают не спать, и сейчас мы увлечены какой-то игрой – словом, сегодня всё необычно. Жарко, мне давно уже хочется пить, но я боюсь упустить что-нибудь интересное. Наконец все-таки упрашиваю ребят, чтобы без меня не разрушали крепость, и опрометью бегу в дом. Взрослые собрались на террасе за чаем. Бабушка в простенькой, но, как и всегда, идеально чистой, отглаженной белой кофточке, с милой стариковской улыбкой, посмеиваясь сама над собой, о чем-то рассказывает. Я подбегаю и прижимаюсь к ней, мне не до разговоров, мне нужно скорее возвращаться к ребятам. От нетерпения я дрыгаю ногой, а бабушка, слегка обняв меня, все продолжает о чем-то говорить. «Бабушка, бабушка. », – скороговоркой бормочу я и тормошу ее. «Ну, что тебе, дедушка?» – баском говорит она и приближает ко мне лицо с добрыми, ясными глазами.

Много таких отрывочных воспоминаний детства полны для меня тепла и света.
+ + +
Это просто счастье, что именно моя бабушка вводила меня в жизнь. Она была убежденной и просвещенной христианкой, она открыла мне Бога и научила любить Его. Бабушке был совершенно чужд тот безнадежно-равнодушный взгляд на религиозное воспитание детей, который теперь нередко встречается у пожилых людей. Всегда, несмотря на противодействие и даже подчас оскорбления, она старалась делать, как она говорила, дело Божие. И какой такт, какое благородство, какой высокий личный пример жизни, христианского характера она при этом показывала!

Поистине свет ее светил пред людьми, и они, видя ее добрые дела, прославляли, может быть, бессознательно, сами того не зная, общего нашего Небесного Отца.

Главное, что привлекало в бабушке, – это ясность и цельность ее духовного облика. Скромная русская простота, – и в то же время удивительное изящество души (у меня почему-то образ бабушки ассоциируется с простенькой и милой травкой наших лугов – «богородициными слезками», которую сама бабушка очень любила). Участливая стариковская доброта, благодушие, мягкая шутливость, уступчивость в мелочах – и прямота, твердость во всём действительно важном. Нас, внуков, она никогда не баловала, но и не ворчала без толку. И никогда никакой фальши, никакого ханжества. Дети всё это ясно чувствуют.

Бабушка никогда не кривила душой, слово ее было правдиво и твердо. Такая независимость, самобытность теперь нередко вытесняется в человеке выгодным приспособленчеством к стандартам, общепринятым взглядам и влияниям, которым он постоянно подвергается извне (детский сад, школа, работа, радио, телевидение, печать). Бабушка избежала такой духовной стереотипности. Но надо заметить, что ей было чуждо и обычное для стариков ворчливое сожаление: вот-де, в наше время было не то, что теперь, а куда лучше. Она радостно признавала все то действительно хорошее, что дает сейчас людям жизнь.

А ее собственная жизнь была куда как нелегка! Бедная крестьянка Симбирской губернии, она совсем еще молодой осталась вдвоем с маленьким сыном (моим будущим отцом), и до самой революции, около двух десятков лет, ей пришлось жить в кухарках, главным образом, как я помню из ее рассказов, в больших волжских городах: в Нижнем, Казани, Самаре, Саратове, Астрахани. «Хозяевами» ее была семья адвоката. И вот знаю, что это может показаться преувеличением, но все-таки скажу, что вряд ли я встречал другого человека с такой цельной внутренней и внешней культурой, как эта бывшая крестьянка-кухарка. Замечателен был ее интерес к знаниям – тот трогательный интерес и безкорыстная любовь простого человека к знанию, которые теперь то ли не очень бывают заметны, то ли стали реже встречаться.

Несмотря на пресловутый закон о «кухаркиных детях», бабушка вывела своего сына в студенты Казанского Императорского (как тогда говорили) университета. Помню, когда у нее выдавалась свободная минута, она любила почитать. Она как-то очень умно и полезно знала русскую культуру, вернее – жила в ней, органически с нею сжилась. Не всегда она могла дать исчерпывающие ответы на мои безконечные детские вопросы, вопросы современного школьника, но я чувствовал: самое главное она знает, даже когда простодушно отвечает: «А я, внучек, этого не знаю». Чего стоил один ее разговор – мудрая, простая русская речь, живая и неизменно честная.

Теперь я понимаю, что такая уверенная оценка духовных ценностей выработалась у бабушки благодаря ее ясному христианскому миропониманию. Ее разум был просвещен светом Христовым, и никакие хитросплетения жизни не могли ее запутать.

Перед самой войной у нас случилось несчастье: тяжело и надолго заболел отец. Целых шесть лет он, сам врач, понимавший свою обреченность, был прикован к постели. А это были годы военных лишений, когда и все почти вокруг нас жили трудно, впроголодь. Не хочется вспоминать, как тогда пришлось жить нам.

А пожалуй, нет – хочется. Странно сказать, но даже об этом тяжелом времени остались какие-то детски неконкретные воспоминания как о чем-то беспечальном, наполненном живым интересом. То есть я могу ясно вспомнить о многих печальных событиях, например о потере карточек на продукты, но это я вспомню только нарочно, а так, подсознательно, оставшееся от прошлого – все-таки светло.

Но на бабушку тогда легли основные домашние заботы обо всем семействе, включая трех малолетних внуков (один из нас тогда, в начале войны, был еще грудным ребенком). Нужно ли говорить о том, как тяжело ей тогда приходилось! Но уныния не было. Только иногда она говорила непонятные мне тогда слова: «Бог посетил нас».

Часто бабушка была вынуждена просить о чем-то других, и я, в то время очень застенчивый, гордый и обидчивый мальчик, всегда удивлялся тому, как просто и достойно она это делала и как охотно все шли ей навстречу.

Бабушка и сама любила – именно любила – помогать другим. Так, из своих буквально нищенских в то время средств она очень спокойно, как нечто само собой разумеющееся, отделяла некоторую часть нищим, которых в то военное время было великое множество, особенно при московских храмах.

Уважали бабушку все. Это единодушие, пожалуй, даже удивительно, если учесть, с одной стороны, ее прямой характер, а с другой – тот «коллектив», в котором мы жили. Наша коммунальная квартира представляла собой старинный барский особняк в центре Москвы (в шестидесятых годах его снесли). В коридор выходило десятка два комнат, и жили в них самые разные люди: здесь были и профессор математики, и безнадежный, худющий, как скелет, алкоголик, спортсмен-чемпион, дворник, дряхлеющая представительница аристократической фамилии и многие, многие другие. Кухня же была общая, на всех – одна длинная раковина с двумя кранами. Рассказывать о том, что происходило в такой квартире, не буду: это и увело бы в сторону, да и, как говорится, не нахожу красок.

Мы, дети, подростки, были в курсе всех квартирных страстей. Но я не помню случаев, чтобы в самозабвенной баталии принимала участие бабушка. Напротив, к ней обычно обращались после безплодных споров. «Евдокия Романовна, рассудите нас», – говорят ей, бывало. Она слушает, неодобрительно качает головой, а потом мягко, но твердо скажет: «Судить вас меня никто не ставил, а сделать нужно все-таки вот так, так будет справедливо». И спорившим нечего было возразить. Кто-то из них оставался, может быть, недовольным, но – худой мир лучше доброй ссоры. Придя после этого в комнату, бабушка в ответ на неудовольствие кого-нибудь из моих родителей («И сколько можно этим заниматься! Как не надоест связываться!») с удивленно-виноватой улыбкой отвечала: «Да ведь как же иначе? В Евангелии-то что сказано о миротворцах?»

Без громких фраз она делом, самой своей жизнью, бодростью в несчастьях, неизменной благожелательностью показывала, какими бывают настоящие христиане. Людей влекло к ней, и без какой-либо специальной словесной проповеди она оказывала на них, как я думаю, очень сильное религиозное влияние. В субботу перед всенощной к бабушке то и дело стучались соседи: «Евдокия Романовна, возьмите поминание!» Все поминания – а их насчитывалось штук пять (причем давали их иногда люди, о которых никто этого и не подумал бы), – все поминания бабушка складывала в чистейший холщовый мешочек, в котором на следующий день она приносила от ранней обедни просфоры.

Бабушка никогда не наказывала меня и не пугала наказаниями (насколько я помню), но мои проступки она настолько серьезно принимала к сердцу, что для меня заранее лишались сладости многие запретные плоды. Огорчить бабушку было неприятно, и, скрепя сердце, я вынужден был отказаться от набега на чей-то сарай в углу двора, и от «мужского» разговора с ребятами, и от многого другого.

Не знаю, чем это объяснить, но в детстве между мной и братом нередко вспыхивали по пустякам ожесточенные споры, переходившие иногда в драки. Бабушка вмешивалась, «увещала», примиряла и обязательно требовала самого трудного для меня: чтобы мы помирились, обнялись. У брата был открытый, общительный характер, он быстро мирился и на всё соглашался, а я, бывало, насупившись, только отрицательно мотаю головой. Бабушка подталкивает меня к брату и, нагнувшись надо мной, тихонько просит: «Ну же, если любишь меня, обними его».

Как никто другой бабушка могла вникнуть в мои интересы. Может быть, это и естественно, ведь она приближалась к тому, чтобы по евангельскому завету – как ребенок – перейти в иную жизнь, в Небесное Царство.

И уже здесь, на земле, она получила, думается, свою первую награду: радостную умиротворенность души, проявлявшуюся иногда даже в ее внешности.

Эта умиротворенность наложила свой отпечаток и на ее кончину. Смерть бабушки была такой «непостыдной и мирной», что я не могу себе представить лучшего конца земного пути человека, готовящегося к «доброму ответу на Страшном Судище Христовом». Она тихо скончалась ранней весной, в самый день Ангела моего отца (тогда уже покойного), в теплый и светлый день святого Алексия, человека Божия. За несколько часов до ее смерти я сидел у большой старинной голландской печи, рядом с сундуком, на котором за занавеской всегда спала бабушка. Последние дни ей нездоровилось. «Боря, почитай мне», – тихо попросила она. Я раскрыл на закладке лежавший сверху в стопке книг Новый Завет и начал читать главу из Евангелия от Иоанна о воскрешении Лазаря. Подняв от книги голову, я увидел на глазах у бабушки слезы. «Бабушка, что ты? Больше не читать?» Она медленно положила руку мне на голову и, как будто не слыша моего вопроса, тихо и одушевленно прошептала: «Боря, всегда помни и люби Его». И на мой недоуменный взгляд горячо пояснила: «Его – Христа Спасителя!» Помолчав немного, она попросила: «Почитай-ка мне, внучек, еще вот это», – и указала глазами на лежащую здесь же книжечку – акафист святому Алексию, человеку Божию.

Вечерело. Лучи заходящего солнца мягко освещали комнату. За приоткрытой форточкой стихал воробьиный гомон, уступая месту негромкому перезвону весенней капели. А бабушка радостно слушала.

Посвящается, памяти всем ушедшим бабушкам.

Здравствуйте дорогие друзья! Вспомним и помолимся, за наших любимых бабушек, которых больше с нами нет… Нет они есть, в нашем сердце, в нашей памяти, они живы, они в райском саду, они нас видят и слышат, они всегда рядом с нами! Они наши ангелы хранители! Мы Вас любим всем сердцем, всей душой, мы Вас всегда помним, наши любимые, дорогие бабушки.

Ямогу: Делаю цветы ручной работы, ободочки, веночки, заколки. Плету браслетики, пояски, немного валяние, вязание. Рисую акварелью, пастелью, маслом, углём… Шью кукольную постельку и одежду.

Ямогу: Little Pretty Witches — маленькие хорошенькие ведьмы из MIO Pullip. Каждая малышка детально проработана и создана в единственном экземпляре. Заказы не беру. Предлагаю готовых сокровищ 🙂

Это теплое слово «бабушка». Какие воспоминания согревают душу?

Я стараюсь не философствовать особо, не анализировать прошлое, не ковыряться в причинах и следствиях давно минувших событий, не сожалеть. Какая разница, что именно я когда-то не сказала и не сделала, ведь никто не знает, что было бы, если. В общем, бессмысленные занятия.

Но бывают дни, когда настоящее всецело уступает прошлому и я возвращаюсь туда, где не стыдно вновь стать маленькой девочкой и, наклонившись до земли, к самому подножию гранитного камня, тихонечко шепнуть, как в детстве: «Бабуль, я дома!» От земли веет холодом, но там меня услышат, знаю.

Ее давно уже нет. Теперь я большая девочка, думаю своей головой, устанавливаю свои правила, решаю сама. Никто не ждет меня у окна, не вяжет свитеров по ночам, не проверяет, все ли я собрала на завтра. Никто ни о чем не спрашивает. И я, в свою очередь, учусь терпеливому участию по отношению к тем, кого люблю, свыкаясь со старением родителей, взрослением детей, желанием любимого мужчины бывать одному, без меня. Наблюдая за тем, как прежде сильные люди на моих глазах угасают, становясь беспомощными стариками.

Странное дело, здесь, среди памятников, ты напрочь забываешь о том, что мучило тебя еще утром: не оплаченный счет за телефон, который сегодня вырубили, дочкин трояк по математике. Даже о глазных каплях, которые ты должна капать уже неделю, но нигде не можешь купить, ибо в аптеках на твой вопрос тебя окидывают уничтожающим взглядом и пренебрежительно бросают: «У нас такого вообще никогда не бывает». В конце концов, ты не виновата в том, что именно твои глазные капли наркоманы используют для своих адских замесов.

Все это напрочь вылетает из головы.

Но зачем-то вспоминаешь, как бабушка застукала тебя распивающую с подружками ледяной квас в Кузьминках вместо урока географии. Зимой.

Как аккуратно пробиралась по коридору в свою комнату, чтобы переодеть мокрое платье, мимо спящего на кушетке деда, снаряженного бабушкой присматривать за тобой и братцем. И ты тихонечко взяла банку сгущенки и съела ее с подружкой на лестничной площадке. А потом вернулась домой, а дед и не заметил вовсе, в чем ты уходила, в чем пришла. Сгущенку он тоже не заметил.

Как бабушка сражалась за тебя с пассажирами в набитом битком автобусе, держа в одной руке тебя, в другой твои коньки, доказывая всем, что тебе необходимо уступить место.

Как твоя одноклассница Катька пришла на праздник в потрясающем платье, и бабушка два месяца не спала ночами, чтобы на следующем празднике ты появилась в платье в пять раз круче Катькиного.

Ты вспоминаешь, как вернулась из школы с больным горлом и, позвонив бабушке на работу, предупредила ее, что ложишься спать и чтобы она не звонила. Но проснувшись, обнаружила ее на кухне за пирогами.

Ты вспоминаешь, как «заразила» ее любовью к Майклу Джексону, как по-матерински сопереживала она его множественным цепям и ремням на бедрах. Конечно, ведь с ними так неудобно ходить в туалет. Бабушку всегда беспокоила практическая сторона дела.

Вспоминаешь, как скачала ей компьютерную игрушку «Как стать миллионером?». Она в течение недели запускала игру сотню раз в день, просто переписывая все вопросы и правильные ответы на них в блокнотик, пока те не стали повторяться. Чтобы в один прекрасный день начать играть и сразу «вздуть этот компьютер раз и навсегда», с лету дойдя до миллиона, дав 100% правильных ответов из блокнотика.

А еще ты помнишь, что дед с бабушкой очень благосклонно относились к твоим ранним попыткам сочинительства. Это ужасно льстило. В отличие от родителей, боявшихся, что ты уйдешь в себя с головой или еще бог весть чего, дед коллекционировал и бережно хранил в толстой папке все твои детские каляки и перечитывал их перед сном. Говорят, он очень смеялся. Нет, конечно, не при тебе.

Но ты ясно помнишь тот момент, когда прочитала бабушке стишок, посвященный военным летчикам. Там были такие слова:

Великая страна покой обретших,
Прими новопреставленных своих,
Не потому ли плачем об ушедших,
Что мы в душе не отпускаем их?

Она расплакалась. А ты подумала, что она тоже жалеет летчиков..

И ты ставишь в банку четыре свежих тюльпана и улыбаешься. И в который раз обещаешь себе принести краску, обновить надписи на камне.

. Мне порой кажется, что все, что было до сих пор, было не со мной. Настолько сильно мы меняемся с годами. Не то чтобы меня это расстраивало. Скорее обескураживает. Говорят, воспоминания тянут на дно. Я не знаю. Знаю только, что не эти. Эти спасают. Затрагивая самые глубокие струнки, согревают душу даже в тот момент, когда ты считаешь, что отогреть ее невозможно.

У кладбища – ларек с цветами, торгуют бойко. Неподалеку помойка, около нее, поскуливая, крутится огромный пес. Увидев в моей руке кусочек пасхального кулича, он устремляется навстречу.

И в этот миг то самообладание, что поддерживало меня весь минувший час, ослабляет хватку и сжимают в тиски глубокая тоска и безмерное чувство одиночества.

Ноги идут к дому, в глазах слезная пелена, сердце на глухом замке. Эмоции рождают слова, слова сливаются в строчки.

На голове вся тяжесть небосвода,
Сидим мы в полумраке площадей
С собакою косматою у входа
В подземное хранилище людей.

И размышляем, всяк в своем обличье,
О том, о чем Есенин думал встарь,
Что в целом между нами нет отличий:
Я тоже неприкаянная тварь.

Детские воспоминания. Про моих бабушек

У меня, как и у любого ребёнка, было две бабушки. И как у многих детей, если уж говорить честно, одна бабушка была любимая, а вторая не очень любимая. Конечно, любимая бабушка – это мамина мама. Почему конечно? Я понимаю, что есть исключения из правил, и есть семьи, где в отношениях между свекровью и невесткой есть любовь, и бабушки обожают внуков, внуки бабушек и жизнь у них сладкий мармелад. Но давайте будем честны: чаще всего любимые бабушки – это мамины мамы.

Моя любимая бабулечка. Она была похожа на добрых бабушек со старых советских мультфильмов: толстенькая, с седой гулечкой на голове, в платочке и передничке. От неё всегда пахло сдобным тестом и любовью. Есть запах у бабушкиной любви. Он не похож на запах родительской и мне так его не хватает: там и сладкий ванилин и корвалол, фруктовые карамельки и валерьянка, аромат сушеных яблок и что-то ещё совершенно неопознаваемое.

Очень часто мамочки жалуются, а иногда и вовсе негодуют о том, что бабушки излишне балуют детей, всё позволяют им, закармливают. Да так всё и было! И это были мои самые сладкие, самыё тёплые дни. Я знала, что мне можно всё: доставать хрустальную посуду из секции и играть в ресторан, перетрясать шкатулки с украшениями и шкафы с нарядами, прыгать на кроватях, бросаться подушками – короче, всё то, что дома было строго запрещено. Бабушка всегда разрешала по-настоящему помогать на кухне, с настоящим ножом, резать и чистить. Ну а накормить ребёнка – это наивысшая цель. Пирожки, пончики, блинчики, оладушки, булочки – обязательно, каждый день.

Да, бабушки должны баловать и любить своих внуков, а родители пусть воспитывают. Пусть бабушка лечит внуков чаем с малиной и кормит пирожками. А мама может лечить или не лечить ребёнка таблетками, кормить здоровой и полезной едой, одевать по-погоде. Это всё такие мелочи. А то тепло, та любовь, та нежность – это так важно, это на всю жизнь, это воспоминания, в которые ты всегда можешь окунуться от всех жизненных тревог. Родительская любовь она другая, она более требовательная: ты должен быть хорошим ребёнком, хорошо учиться, не драться и не пачкаться, не обижать своих братьев и сестёр, помогать маме и д. р и п. р. Бабушке ты должен только одно – хорошо кушать, а она будет сидеть напротив и ласково улыбаться, а если нет аппетита – тревожно вздыхать и трогать лоб сухой тёплой ладонью.

Моя бабулечка! Как мне тебя не хватает! Никто никогда не любил меня так как ты: за мою лень; за мои проказы; за детские шалости и нелепые обманы; за перепачканные вещи и вечно сбитые коленки; за разбитые тарелки и сгоревший ковёр на полу; за бесчисленное число диких животных, которое я хотела одомашнить именно у тебя дома; за вшей, которых я принесла из школы и тебе пришлось обрезать свою седую гульку; за то, что я просто была твоей внучкой. И мне никогда не нужно было быть лучше для тебя.

Моя бабушка прожила очень долгую жизнь. Она не дожила 2 месяца до 100 лет. А я так мечтала о её юбилее. Чего только не пережила она за свою жизнь: революция, война, голод, болезни, смерть детей, предательство мужа. Хорошего было мало. Из шестерых её детей ни у кого жизнь не сложилась счастливо, двоих она похоронила. И внуков было всего трое, точнее три внучки. С мужем, моим дедом отношения у них были очень странные. Я никогда не видела, что бы они даже разговаривали. Он погуливал от неё всю жизнь, пил, деньги уходили мимо семьи, а дети голодали.
А сколько историй я слышала от бабушки. Я так любила слушать, а она
рассказывать, всегда по-взрослому, иногда не понятно, но всегда интересно:
о том, как она родила третьего сына в поле, и на следующий день – опять в поле, и ребёнок с ней;
о том, как в войну прятали цыган в подполе, а цыганка научила гадать её на картах. И бабушка частенько раскладывала карты, видела в них что-то, качала головой, но никогда никому не рассказывала, что же они ей рассказали;
о том, как умерла её дочка в 6 лет от тифа, а до этого за день бабушка видела над колыбелькой дочки полупрозрачную женщину в белом;
о том, как дед ушёл в партизаны, а вернулся не к ней;
о том, как она пришла в дом к свекрови, и первый раз дед поймал её на сеновале через пол года после свадьбы, а через 9 месяцев родилась дочка.

И ещё много-много о чём. О том, что сейчас может показаться вообще невероятным. И если бы у меня был шанс ещё раз увидеть свою бабушку — я бы ни о чём её не спросила, её жизнь для меня понятна, она была трудна и сложна. Я слышала её все истории по много-много раз. Я бы просто обняла её и вдохнула её запах. Мне так её не хватает.

Стареть красиво, или Воспоминания о любимой бабушке

Лучезарная улыбка, общительность, жадная тяга к знаниям, искренний интерес к этому миру, доброта к людям, физическая активность и творчество. Вот рецепты моей бабушки и ее подруг.

Моя бабушка Клавдия Ивановна Мотина была красавицей. Она вполне могла бы стать современной моделью даже не третьего, а четвертого возраста. Если бы была жива. Но её нет уже 1,5 года. Ей было почти 87.

Отца расстреляли без суда и следствия в 37-м, мать умерла от горя, оставив маленьких дочерей сиротами. Трудности, голод, война. Да вы меня прекрасно понимаете, ведь почти в каждой семье есть похожая история. Но я не об этом. Эта предыстория важна — никакого особого питания, ласки, ухода. Дети собирали колоски на полях, чтобы не умереть с голоду.

Но бабушка всегда следила за собой. Она была веселой, красивой, умной женщиной с роскошными волосами пшеничного цвета, зелеными глазами и жемчужными зубами. И это вовсе не штампы, а реальное описание. Кто знал мою Клавдию Ивановну, подтвердят.

По рассказам мамы, с 35 лет бабушка постоянно ходила к косметичке, делала массаж и процедуры, какие были доступны тогда, в 60-ые годы. Я помню, как по утрам она гримасничала перед зеркалом, делая зарядку для лица, как выдумывала маски, как учила меня маленькую заниматься с ней йогой. Да, я тут недавно нашла один бабушкин блокнот, страшненький, серенький такой, исписанный весь, датирован 1978 годом. Мне — два, бабушке — пятьдесят. Там от руки описаны разные виды пранайям, схематично нарисованы асаны. А еще я помню перефотографированные странички иностранных журналов с комплексами йоги. И да, Дарсонваль! Старый, 50-х годов, в черном дерматиновом портфельчике. Я обожала запах свежести после этой процедуры. Надо ли говорить, что когда он стал опасен для использования, мы с мамой купили новый, современный. Это ж семейная традиция.

У бабушки было много книг по этикету, красоте, хорошим манерам, куча словарей и большущих книг по истории искусств. Да просто после нее осталась внушительная библиотека художественной литературы. Моя бабушка окончила филфак и всю жизнь была журналистом, работала в «Омской правде». Ответственный секретарь омского отделения Союза журналистов, в 70-80-х годах вместе с коллегами организовывала Школу юных журналистов. Возглавляла Совет ветеранов омского отделения СЖ. Она умела собирать вокруг себя людей и старалась сделать их жизнь интересней.

В кабинете, где бабушка работала, писала свои статьи про урожаи, «пропесочивала» директоров колхозов, описывала заводские профсоюзные собрания, висит ее большой портрет в красном платье работы одного омского художника. 1950-й год. Этот портрет он подарил своей модели, тогда студентке Пединститута.

Бабушка жадно всему училась, ей всё было интересно, несмотря на возраст. Любила путешествовать. На море летала даже в возрасте за 80. А в 45 лет сдала на права и гоняла на автомобиле. Я ребёнком просто жила у нее в машине, бабушка брала меня в свои командировки по области. Помню, спустится у нас по дороге колесо. А нас двое в машине: я — маленькая девочка и бабушка — шикарная блондинка в брючном костюме и туфлях на каблуках. Всегда останавливались восхищенные мужчины-водители и помогали бабушке поставить колесо. Женщины-автомобилистки тогда были редкостью на омских дорогах.

Я очень гордилась. Но и злилась иногда. Особенно когда мне говорили: «Какая красивая у тебя мама!». Еще бы! Ведь это моя ба-буш-ка. Мама тоже красивая, но совсем молоденькая! Всю жизнь мы называли бабушку по имени. Клава, Клавочка. Даже её правнуки, мои дети.

Когда я была ребёнком, бабушка часто отправлялась в командировки. У неё было много знакомых и друзей, среди них были дипломаты и художники. Она хорошо знала легендарного декана журфака МГУ Ясена Засурского. Подруги у бабушки были тоже — огонь. Журналистки с разных республик СССР. Очень интересные дамы. Хорошо помню ее московских подруг.

У одной, Людмилы, мы останавливались, когда приезжали в столицу. Она жила в центре Москвы, дом называли Домом Большого театра. Там были старинные лифты и консьержка, что в детстве меня немного пугало и восхищало. В Омске такого не было. Так вот подруга эта была дочерью известного московского скульптора, сама — математик, преподаватель вуза и страстная путешественница. В квартире у нее было как в музее. Она прекрасно шила и гардероб имела отпадный — куча вечерних туалетов, бархатных, с голыми плечами,с боа и всякими прочими разностями. Рассказывала, что в 60-е их познакомили с молодым Славой Зайцевым, и он был восхищен ее работами. Тогда она шила на заказ для театральных актрис. В этом доме, действительно, жили работники Большого театра. Преимущественно, пожилые. Помню соседку-балерину, ей тогда было, наверное, хорошо за 70. Но какое лицо! Балетная причёска, осанка, а как эта бабулечка ставила крошечные ножки!

Когда эти мировые бабушки собирались вместе — это было чудо! Смотреть на них было одно удовольствие.

Последний раз я видела Людмилу двадцать один год назад. Помню, как сейчас. Она жила одна. Вставала очень рано и варила овсянку с курагой. Всегда. После зарядки садилась за косметические процедуры. Это был целый ритуал! Точнее: театральный грим каждое утро! Она мазала лицо оливковым маслом, наносила тон, рисовала брови, глаза, губы. Надевала сеточку на волосы и начёсывала парик. Облачалась в облегающее платье (под ним корсет) и колготки в сеточку. Туфли — только на каблуках. И перед нами — держись, Софи Лорен! Людмила ездила на метро в совсем другой конец столицы, в свой вуз, и преподавала там студентам, кажется, начертательную геометрию.

«Представляете, девочки, еду я сегодня в метро. А один парень лет 30-ти (!) так засмотрелся на мои ножки, что чуть не упал!» — за ужином эта 70-летняя женщина подмигивала нам и рассказывала такие вот истории. Мы смеялись.

Лучезарная улыбка, общительность, жадная тяга к знаниям, искренний интерес к этому миру, доброта к людям, физическая активность и творчество. Вот рецепты моей бабушки и ее подруг. И да, маски, массажи, никаких вредных привычек. Для своего возраста моя бабушка всегда выглядела великолепно. Почти до последних дней к ней ходила маникюрша. А когда бабушка стала совсем плоха, на дежурный вопрос вызванного врача: «Сколько вам лет?» — тихо засмеялась: «Так 18!» Для похорон она выбрала самый нарядный свой костюм, бирюзовый.

А ведь раньше ничего не говорили про возможности третьего-четвертого возраста. Не было особой моды для тех, кому за. Многие бабули сидели на лавочках в платочках и лузгали семечки. Мне в детстве казалось, что им лет по 100. А потом оказывалось, что они бабушкины ровесницы.

У нас есть выбор. Я не о килограммах ботокса и лицах мумий, не о фриковых вариантах, когда человек до щемящей жалости безуспешно пытается побороть неизбежное. Мне кажется, что надо научиться принимать свой возраст. Просто подружиться с ним и договориться жить интересно. Как бабушка. Сколько сможешь. А самое страшное все равно случится. Потом, без нашего ведома.