Анна григорьевна достоевская воспоминания

Анна Достоевская — Воспоминания

Анна Достоевская — Воспоминания краткое содержание

Федор Михайлович Достоевский — такова главная тема воспоминаний; рассказ о Достоевском — семьянине, любящем муже, заботливом и нежном отце — основной стержень книги

Воспоминания — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Предисловие (к “Воспоминаниям”)

Я никогда прежде не задавалась мыслью написать свои воспоминания. Не говоря уже о том, что я сознавала в себе полное отсутствие литературного таланта, я всю мою жизнь была так усиленно занята изданиями сочинений моего незабвенного мужа, что у меня едва хватало времени на то, чтоб заботиться о других, связанных с его памятью, делах.

В 1910 году, когда мне, по недостатку здоровья и сил, пришлось передать в другие руки так сильно интересовавшее меня дело издания произведений моего мужа и когда, по настоянию докторов, я должна была жить вдали от столицы, я почувствовала громадный пробел в моей жизни, который необходимо было заполнить какою-либо интересующею меня работой, иначе, я чувствовала это, меня не надолго хватит.

Живя в полнейшем уединении, не принимая или принимая лишь отдаленное участие в текущих событиях, я мало-помалу погрузилась душою и мыслями в прошлое, столь для меня счастливое, и это помогало мне забывать пустоту и бесцельность моей теперешней жизни.

Перечитывая записные книжки мужа и свои собственные, я находила в них такие интересные подробности, что невольно хотелось записать их уже не стенографически, как они были у меня записаны, а общепонятным языком, тем более, что я была уверена, что моими записями заинтересуются мои дети, внуки, а может быть, и некоторые поклонники таланта моего незабвенного мужа, желающие узнать, каким был Федор Михайлович в своей семенной обстановке.

Из этих разновременно записанных в последние пять зим (1911-1916) воспоминаний составилось несколько тетрадей, которые я постаралась привести в возможный порядок.

Не ручаясь за занимательность моих воспоминаний, могу поручиться за их достоверность и полное беспристрастие в обрисовке поступков некоторых лиц: воспоминания основывались главным образом на записях и подкреплялись указаниями на письма, газетные и журнальные статьи.

Признаю откровенно, что в моих воспоминаниях много литературных погрешностей: растянутость рассказа, несоразмерность глав, старомодный слог и пр. Но в семьдесят лет научиться новому трудно, а потому да простят мне эти погрешности ввиду моего искреннего и сердечного желания представить читателям Ф. М. Достоевского со всеми его достоинствами и недостатками — таким, каким он был в своей семейной и частной жизни.

Часть первая Детство и юность

I Мое появление на Свет Божий

С Александро-Невской лаврой в Петербурге соединены многие важные для меня воспоминания: так, в единственной приходской церкви (ныне монастырской) Лавры, находящейся над главными входными вратами, были обвенчаны мои родители. Сама я родилась 30 августа, в день чествования св. Александра Невского, в доме, принадлежащем Лавре, и давал мне молитву и меня крестил лаврский приходский священник. На Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры погребен мой незабвенный муж, и, если будет угодно судьбе, найду и я, рядом с ним, место своего вечного успокоения. Как будто все соединилось для того, чтобы сделать Александро-Невскую лавру самым дорогим для меня местом во всем мире.

Родилась я 30 августа 1846 года, в один из тех прекрасных осенних дней, которые слывут под названием дней “бабьего лета”. И доныне праздник св. Александра Невского считается почти главенствующим праздником столицы, и в этот день совершается крестный ход из Казанского собора в Лавру и обратно, сопровождаемый массою свободного в этот день от работ народа. Но в прежние, далекие времена, день 30 августа праздновался еще торжественнее: посредине Невского проспекта, на протяжении более трех верст, устраивался широкий Деревянный помост, по которому, на возвышении, не смешиваясь с толпой, медленно двигался крестный ход, сверкая золочеными крестами и хоругвями. За длинной вереницей духовных особ, облаченных в золоченые и парчовые ризы, шли высокопоставленные лица, военные в лентах и орденах, а за ними ехало несколько парадных золоченых карет, в которых находились члены царствующего дома. Все шествие представляло такую редкую по красоте картину, что на крестный ход в этот день сбирался весь город.

Мои родители жили в доме, принадлежащем и поныне Лавре, во втором этаже. Квартира была громадная (комнат 11), и окна выходили на (ныне) Шлиссельбургский проспект и частью на площадь перед Лаврою <Дом в том же виде существует и теперь. (Прим. А. Г. Достоевской.)>. Семья была большая: старушка-мать и четыре сына, из которых двое были женаты и имели детей. Жили дружно и по-старинному гостеприимно, так что в дни рождения и именин членов семейства, на рождестве и святой все близкие и дальние родные сбирались у бабушки с утра и весело проводили время до поздней ночи. Но особенно много собиралось гостей 30 августа, так как при хорошей погоде окна были открыты и можно было с удобством посмотреть на шествие, а кстати и побыть в веселом знакомом обществе. Так было и 30 августа 1846 года. Моя матушка вместе с прочими членами семьи, вполне здоровая и веселая, радушно встречала и угощала гостей, а затем скрылась, и все были уверены, что молодая хозяйка хлопочет во внутренних комнатах насчет угощения. А между тем моя матушка, не ожидавшая так скоро предстоявшего ей “события”, вероятно, вследствие усталости и волнения, вдруг почувствовала себя нехорошо и удалилась в свою спальню, послав за необходимою в таких случаях особою. Мать моя всегда пользовалась хорошим здоровьем, у ней уже прежде рождались дети, а потому наступившее событие не внесло никакой суматохи и волнения в доме.

Около двух часов дня торжественная обедня в соборе окончилась, загудели звучные лаврские колокола, и при выступлении крестного хода из главных ворот Лавры раздались торжественные звуки стоявшей на площади военной духовой музыки. Лица, сидевшие у окон, стали сзывать остальных гостей, и были слышны восклицания: “Идет, идет, тронулся крестный ход”. И вот при этих-то восклицаниях, звоне колоколов и звуках музыки, слышанных моею матушкою, тронулась и я в мой столь долгий жизненный путь <Про обстоятельства, сопровождавшие мое появление на свет, я слышала впоследствии от разных дядюшек и тетушек, бывших в тот день в гостях, много рассказов с разными вариациями и комментариями. (Прим. А. Г. Достоевской.)>.

Торжественная процессия прошла, и гости стали собираться домой, но их удержало желание проститься с бабушкой, которая, как им сказали, прилегла отдохнуть. Около трех часов в залу, где были гости, вошел мой отец, ведя под руку старушку-мать. Остановившись среди комнаты, мой отец, несколько взволнованный происшедшим событием, торжественно провозгласил: “Дорогие наши родные и гости, поздравьте меня с великою радостью: бог даровал мне дочь Анну”. Отец мой был чрезвычайно веселого характера, балагур, шутник, что называется, “душа общества”. Думая, что это известие — праздничная шутка, никто ей не поверил, и раздались восклицания: “Не может быть! Григорий Иванович шутит! Как же это возможно? Ведь Анна Николаевна все время была тут”, — и т. д. Тогда сама бабушка обратилась к гостям: “Нет, Гриша говорит правду: час тому назад появилась на свет моя внучка, Нюточка!”

Замужем за нищим и великим автором. Анна Григорьевна Достоевская о муже и о себе

Воспоминания Анны Григорьевны Достоевской издаются и переиздаются уже много лет, но известны читателю не в полном объеме. Печатались в основном или разрозненные фрагменты, или часть, относящаяся ко времени совместной жизни супругов, с несколькими выборочными главами из долгого периода жизни мемуаристки после смерти Достоевского. Объемный том, выпущенный в этом году издательством «Бослен», впервые представляет полный текст воспоминаний супруги великого писателя, к тому же с сохранением стилистических особенностей и характерной пунктуации Анны Григорьевны, что помогает читателю приблизиться к ее личности, увидеть, какой она была. Кроме того, в предыдущих изданиях эпизоды были расположены иначе, чем в рукописи, подчинены хронологическому и логическому порядку. В данной книге читатель знакомится с мемуарами в том виде, в котором они были написаны и оставлены Анной Григорьевной — как есть, без изъятий, поправок и перестановок. Для удобства читателя текст лишь разбит на части, которым даны названия, и всё, что привнесено в текст издателями, выделено конъектурными скобками. Текст дополнен фотографиями, примечаниями и выдержками из документов и мемуаров, относящихся к жизни и личности Достоевской.

Достоевская А.Г. Воспоминания. 1846–1917 / Вступ. статья, подготовка текста, примечания И.С.Андриановой и Б.Н.Тихомирова. — М.: Бослен, 2015. — 768 с., ил.

Воспоминания Анны Григорьевны интересны не только как свидетельство о жизни великого писателя из уст самого близкого ему человека. Сниткина-Достоевская — яркая, уникальная личность того времени, а потому интересна сама по себе. Вовсе не провозглашая себя феминисткой или нигилисткой, что было очень модно, она, «девушка шестидесятых годов», с малых лет мечтала о финансовой независимости: «У меня постоянно, всю мою жизнь, было одно только страстное желание, это иметь свой кусок хлеба, иметь возможность не обременять семью, а быть самой ей полезной, стать самой на ноги и в случае нужды суметь найти себе деньги». Получив профессию стенографистки, молодая Анна Сниткина сразу вышла замуж за Достоевского, и стать профессионалом в этой сфере ей не удалось — чудовищная, доходящая до комического ревность ее супруга не позволяла ей стенографировать посторонних. Тем не менее кипучая энергия, практичность, самостоятельность и предприимчивость Анны Григорьевны помогли найти иное поприще — она стала первой в России успешной женщиной-книгоиздателем. Тридцать восемь лет она занималась изданием книг своего мужа и не только постепенно расплатилась с огромными долгами, гнетущими Достоевского со смерти старшего брата, но и смогла начать зарабатывать и откладывать. Как пишет в воспоминаниях ее дочь Любовь, «из всех идей, за которые боролись женщины, желая освободиться, моя мать выбрала лишь истинно благородные — а именно труд и независимость». Достоевская подробно разбирает в своих воспоминаниях все аспекты и сложности книгоиздательской сферы в России того времени, много пишет о своей библиографической и музейной работе. Ее мемуары — панегирик интеллектуальному труду, ныне столь обесцененному, и прекрасный источник информации для тех, кто хочет изучить эти аспекты с исторической точки зрения. Рассказывая о себе без хвастовства, часто подшучивая над собой и своими слабостями, она предстает как умная деловая женщина «с безупречной коммерческой репутацией», исполненная чувства собственного достоинства.

В мемуарах ярко высвечивается отношение Анны Григорьевны к Федору Михайловичу: «Культ мужа был содержанием, смыслом, целью ее существования, воздухом, которым она дышала до последних дней своей жизни», — пишет одна из мемуаристок. Пережив Достоевского на тридцать шесть лет, все эти годы вдова посвятила увековечению его памяти и распространению его произведений. Через воспоминания Анны Григорьевны становится понятна разница в характерах и жизненных ценностях супругов: она была человеком земным, практическим, сосредоточенным на бытовых, житейских вопросах. Через эту призму перед нами предстает Федор Михайлович — человек, напротив, отвлеченных мыслей, непрактичный, рассеянный. Вот что она пишет о том адском периоде, когда он не мог побороть свою игроманию: «Все рассуждения Федора Михайловича по поводу возможности выиграть на рулетке при его методе игры были совершенно правильны, и удача могла быть полная, но при условии, если бы этот метод применял какой-нибудь хладнокровный англичанин или немец, а не такой нервный, увлекающийся и доходящий во всем до последних пределов человек, каким был мой муж». Даже о любви своей, безусловной, всепрощающей и пронесенной через всю жизнь, Анна Григорьевна пишет рассудочно, аналитически: «…Я безгранично любила Федора Михайловича, но это была не физическая любовь, не страсть, которая могла бы существовать у лиц, равных по возрасту. Моя любовь была чисто головная, идейная. Это было скорее обожание, преклонение перед человеком, столь талантливым и обладавшим такими высокими душевными качествами. Это была хватавшая за душу жалость к человеку, так много пострадавшему, никогда не видевшему радости и счастия…» Долгий счастливый брак, несмотря на постоянные житейские, финансовые и личные проблемы, — лучшее доказательство того, что в данном случае противоположности оказались двумя идеальными половинами.

В своих мемуарах Анна Григорьевна предстает талантливым автором — ее честные и живые зарисовки полны юмора, ярких деталей, тонкого понимания человеческой натуры, благодарности за всё хорошее, что выпало на ее долю. Некоторые заметки представляют собой готовые фельетоны (например, глава «Интервьюер») — с таким чудесным юмором и так красочно она рассказывает забавные эпизоды из жизни. Люди, лично знавшие Достоевскую, отзывались о ней как о веселом, жизнерадостном человеке, «хохотушке», и это свойство видеть во всем хорошее и смешное ярко проявилось в оставленных ею воспоминаниях. Например, вот так она описывает одного сватавшегося к ней пианиста: «Увидев рояль, артист попросил позволения „попробовать его тон“ и великолепно сыграл какую-то большую пьесу, в тогдашнем оглушительном тоне, заставив меня трепетать за струны моего рояля». Или подшучивает над собой: «По обычаю всех русских путешественниц, берущих в дорогу массу ненужных вещей и забывающих необходимые, и у меня вещей была масса»; «У многих женщин существует нелепая привычка, чтобы сохранить какую-либо бумагу, деньги, драгоценность, спрятать их в „верное место“ и немедленно забыть, где это „верное место“ находится. Эта привычка была и у меня, и преимущественно насчет денег, которые я тоже прятала в „верные места“ и иногда их долго не находила. Я даже в шутку говорила моим наследникам, чтоб они, после моей смерти, непременно тщательно пересмотрели все мои вещи, и уверяла, что в награду они найдут или сотенную бумажку или какую-нибудь облигацию, которую я запрятала, да так и не нашла».

По свидетельствам знакомых и родных Анны Григорьевны, «она умело улавливала в жизни и людях элемент смешного и выявляла его в комическом изображении», «отличалась даром картинного воспроизведения всего того, что видела и наблюдала в окружающей жизни. Стоит ей выйти на улицу, на рынок, с самой будничной целью, и она все подметит: не только крупное событие, яркую сцену, но и мелкие, но характерные подробности». Всё это есть в ее воспоминаниях. Одна из частей мемуаров, не публиковавшихся ранее, посвящена посетителям вдовы после смерти писателя. Забавные и ироничные зарисовки («анекдоты» в прежнем смысле этого слова) живописуют, каких людей притягивает чужая слава. Анна Григорьевна, вкусившая славу мужа после его смерти и совершенно к ней не готовая, рисует таких посетителей язвительно и живо, показывая всю нелепость и неуместность подобных встреч: «… были посещения, которые казались мне ненужными и непонятными, а некоторые лица своими речами и поступками волновали и даже пугали меня, так что первый месяц после смерти мужа, в моих воспоминаниях, представляется мне как нечто вроде кошмара». Приходили выпрашивать денег, просить прощения за надуманные оскорбления, устраивать жизнь «беспомощной» вдовы, читать ей нотации и даже предлагать помощь в воспитании детей писателя, которые «принадлежат не вам одной, а на них имеет неотъемлемые права вся Россия». Анна Григорьевна с присущими ей трезвостью ума и житейским здравомыслием отсекала безумные требования попрошаек, обманщиков, выдумщиков и людей, обвинявших ее и Достоевского в своих бедах и несчастьях. Приходили к ней и люди, «будто бы когда-то знававшие Федора Михайловича», и рассказывали «подробности его жизни, совершенно не соответствовавшие его характеру, называли события, которые с ним никогда не случались, и приписывали ему мысли, которые он никогда не имел». Разговоры с поклонниками таланта Достоевского раздражали вдову не только тем, что те нередко искажали факты, но и тем, что «они почему-то подозревали, что я неверно понимаю произведения моего мужа и недостаточно признаю глубину его таланта; поэтому они старались мне его растолковать, объяснить и возвысить его в моих глазах. По-моему, это был совершенно напрасный труд, так как едва ли кто на свете так высоко ценил его талант, как ценила я». Анна Григорьевна не лукавит и не лицемерит, когда так говорит, — она, зачитывавшаяся с детства книгами Достоевского, имевшая семейное прозвище «Неточка Незванова» и чуть не захлебнувшаяся от восторга, узнав, что станет стенографисткой своего самого любимого писателя, а затем прожившая с ним четырнадцать лет, издававшая его произведения и, наконец, создавшая музей его памяти. Действительно, вряд ли в те годы кто-то другой ценил самого Достоевского и его книги так же высоко, как его жена.

Читать еще: Димитриевская родительская поминальная суббота

Не только юмор и жизнелюбие наполняют мемуары Достоевской. Встречается много пронзительных страниц о горестях, испытаниях, человеческой подлости, с которыми ей пришлось столкнуться как при жизни мужа, так и после его смерти. Со всей откровенностью пишет она обо всех своих пограничных состояниях, до которых доводили ее то родственники мужа, то он сам своей ревностью, непрактичностью и игрой на рулетке, то — уже во вдовье время — люди, завидовавшие или считавшие себя обиженными Достоевским.

До глубины души трогают страницы, описывающее состояние Анны Григорьевны сразу после смерти мужа, например, после назначения ей пенсии как вдове большого писателя: «Прочитав письмо и горячо поблагодарив Н.С. Абаза за добрую весть, я тотчас пошла в кабинет мужа, чтоб порадовать его доброю вестью, что отныне дети и я обеспечены, и только, войдя в комнату, где лежало его тело, вспомнила, что его уже нет на свете, и горько заплакала». Долгие месяцы после кончины Достоевского длилось состояние полубезумия, когда ей казалось, что она сама придумала, что муж ее умер, а на самом деле он жив: «С этой ночи мысли о моей „болезни“ меня не покидали и для меня началась какая-то двойственная, мало понятная для меня жизнь: днем я была, по-видимому, здравомыслящим и даже деловитым человеком, ясно сознававшим свое положение и свою невозвратную утрату; поздно ночью я принималась мечтать о том, что никакого несчастья со мной не произошло, что это только мои болезненные грезы и что, в конце концов, разум вернется и наступит счастливая жизнь».

Впрочем, даже в полубезумии Анна Григорьевна сохраняла трезвость и ясность рассудка, и именно эти качества, а также ориентированность на быт и решение житейских проблем, включенность в жизнь здесь и сейчас — главная черта мемуаров и самой личности Достоевской.

В процессе прочтения книги становится ясно, что в этой противоположности непрактичному и возвышенному мужу заключался секрет их удивительной совместимости. Сама Анна Григорьевна, переиначивая слова Василия Розанова, так объясняла крепость и удивительность их союза: «…мы с мужем представляли собой людей „совсем другой конструкции, другого склада, других воззрений“, но „всегда оставались собою„, нимало не вторя и не подделываясь друг к другу, и не впутывались своею душою — я — в его психологию, он — в мою, и таким образом мой добрый муж и я — мы оба чувствовали себя свободными душой. Федор Михайлович, так много и одиноко мысливший о глубоких вопросах человеческой души, вероятно, ценил это мое невмешательство в его душевную и умственную жизнь, а потому иногда говорил мне: „Ты единственная из женщин, которая поняла меня!“ (то есть то, что для него было важнее всего). Его отношения ко мне всегда составляли какую-то „твердую стену, о которую (он чувствовал это), что он может на нее опереться или, вернее, к ней прислониться. И она не уронит и согреет“».

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Воспоминания Анны Григорьевны Достоевской («Литературные мемуары», М., 1987)

На бытовом уровне это приятие, если опять же верить Анне Григорьевне, состояло из кормления многочисленных родственников, а также многолетнего выплачивания долгов брата и векселей странного происхождения, которые Достоевский брал на себя с какой-то поразительной покорностью (иногда мне казалось, что я читаю книгу о Шостаковиче – рассеянном и близоруком болезненном гении на коленях)…

…с этим кормлением и содержанием семьи умершего брата, долги которого ФМ оплачивал также, как и задолженностью разорившегося журнала, связан первый заманок «сюжета», потому что «войдя в семью», молодая жена понимает, что может погибнуть со своей любовью-жалостью под давлением родственников-дармоедов.

Вот и начинаешь следить: выплывет из обстоятельств или же нет.
Выплывает, конечно, так как в писателе главное – не тексты (то, что остаётся на поверхности), но «мудрость» и «знание», получаемые во время напряжённой интеллектуальной работы и которые, на самом-то деле, и есть результат, основной и самый что ни на есть главный.

Продажей-то текстов (книжек) живут, в основном, торгаши да карьеристы, хотя такая точка зрения возникает уже в нынешней, постсоветской и цифровой ситуации, когда тексты обесценились и ими ничего не заработаешь.

Это значит, что на первый план у нынешних (в том числе и у меня, значит) выходит смута самоутверждения и изжоги самолюбия – мы свою нужность через красивости интеллектуальных высот демонстрировать приноровились.

Тогда как вся классика – это писание для денег.

За исключением, конечно, бар, которых Анна Григорьевна неоднократно перечисляет (Толстой, Гончаров и, особенно, Тургенев), а вот тот же Чехов бы точно долго без гонораров не протянул. Он и так вытянул мало, но без адекватной оплаты своего труда (особенно в театре) загнулся бы ещё раньше – до «Вишнёвого сада».

Тем более, Достоевский, только за год до смерти из пожизненной кабалы вылезший («Братья Карамазовы» помогли да жёнина сметливость, помощь её в книгоиздании и книгопродаже) – человек исключительного таланта и опыта, буквальное «наше всё», так как только с ним (а ещё, разве что, с Мандельштамом и Платоновым) непонятно как сделано.
Буквально «нечеловеческая музыка».
Без всякого «почти».

В моём умозрительном алтаре Достоевский занимает центральное место.

Главного нет, а центральное остаётся за ним, так как только с этим человеком и плодами его трудов удаётся выйти на просторы какого-то внутреннего пространства.

И, каждый раз открывая книгу, попадать не внутри неё, а куда-то в колодец или тоннель, с чужой помощью к самому тебе ведущему, так как в этих интонациях скрывается такая правда жизни и лично тебя, что невозможно не узнать и не поддаться.

Я не знаю, как объяснить точнее, но когда открываешь том другого писателя, то знаешь его книжное устройство – в нём один текст идёт за другим, у каждого есть название, в конце будут комментарии и оглавление…

…тут же открываешь первую страницу и попадаешь куда-то не туда, но не от того, что читаешь, озвучивая внутренним голосом напечатанное, а потому что здесь средствами литературы совершенно иные материи взяты и уже не объяснить какие именно.

Ибо «непонятно как сделано» означает ещё и что «умом не охватить» весь этот синтез и объём – можно лишь выхватить из него отдельные темы, грани, части.

Они, конечно, будут уводить всё время за горизонт, путь к которому похож на путешествие или перемещение в пространстве, так как времени во время этого чтения как бы не существует, что, в свою очередь, означает, что в книгах ФМ действует не хронотоп, но какое-то особое литературное (культурное, цивилизационное) умами, дополнительный вкус и измерение вымышленное, а также сконструированное, с одной стороны, но, с другой, обладающее самой высшей и поразительной правдой.

Ей не просто веришь, но ей на время становишься.

А после, когда с неё всё-таки спрыгиваешь, то всё равно её помнишь, так как она продолжает жить внутри и становиться частью твоего опыта и даже тобой.

Но в воспоминаниях невесты, жены, затем вдовы, собирающей и издающей наследие, следящей за мемуаристами и клеветниками, вроде Страхова, ничего этого (диалектических сложностей и заглядывания в бездны) нет, как нет и особенно подробных литературных деталей – Анна Григорьевна переводит все в бытовой дискурс, из-за чего жизнь ФМ, с одной стороны, спрямляется (округляется даже), а, с другой, становится персонажной какой-то, что ли.

Потому что если не вникать и не демонстрировать сложности и избыточные детали, всё превращается в скоропись (они и познакомились из-за того, что Достоевскому нужна была стенографистка для блицкрига «Игрока» и ему, 44-летнему, порекомендовали прилежную 20-летнюю ученицу), в гладкопись, в беллетристическую композицию, поверх которой возникает ясный и явный сюжет.

Потому что есть же ещё зашифрованные скорописью дневники, по которым Анна Григорьевна писала свои мемуары, и они совсем иначе выглядят, что ли, сумбурно (из тех, что расшифровали, конечно), а тут, в воспоминаниях, уже и отбор прослеживается и поза, вместе с позицией.

Запоздалое признание (и овации литературных вечеров, как и освобождение от кредиторов) здесь также идеально ложится в нарративную схему, как и многочисленные сложности, которые писатель переживал первоначально в одиночестве (тот же смертный приговор, симуляцию расстрела, каторгу, поселение, поражение в правах, начало литературной славы, хроническое безденежье), а потом с преданной женой.

Тут и нищета и болезни, и смерти двоих деточек, и вся эта мешкотная российская политика и болото литературного быта, и четырехгодичное скитание по заграницам, которое супруги предприняли, чтобы скрыться от кредиторов, а, главное, от тиранообразных домашних.

Потому что главное – не тексты, а опыт, помогающий чему-то в жизни: преодолению обстоятельств, нестандартным ходам, мудрости понимания жизненного устройства.

Но оказывается, что всё это работает, опять же, только в современной литературной ситуации, так как кормить семью и себя – гораздо важнее.

Поэтому литературных знакомств, вечеров и лавровых венков в воспоминаниях Анны Григорьевны – море, а собственно «литературных материй» почти нет. А если и упоминается, то без особых проникновений.

И не потому, что она не понимает писательского ремесла и не знает, как подступиться к его описанию, так как уж если с регулярными приступами падучей ничего справлялась, то сливки «вымысла и смысла» и вовсе не бином Ньютона.

Тем не менее, писательские обстоятельства Анна Григорьевна использует только внешне, как какие-нибудь верстовые столбы, отсчитывающие сколько там ФМ до смерти осталось.

Заграница — это «Идиот» и о нём чуть больше, чем про остальные, так как тяжело давался.
Да и обстоятельства не способствовали.
Мелькает «Подросток», вот муж уже обдумывает «Бесов», которые, затем, многократно переписывает, а вот уже едет в Москву о публикации «Братьев Карамазовых» договариваться (так как сначала надо договориться и аванс получить и лишь потом за диктовку или писанину садиться), значит, близок конец, неотвратим и печален.

Читать еще: Дни особого поминовения усопших

И всё время приходится с вялотекущим ужасом существования бороться и его перебарывать, когда он через край.
Так как, с одной стороны, совершенно незаслуженные сложности и беды, которые любого бы сдвинули, а, с другой, помнишь ведь всё время, что это гений всех времён и народов, и тогда не вдвойне незаслуженно било, а просто до седьмого неба какого-то, вместо того, чтобы беречь и народным достоянием (всемирным) объявлять.
И это даже не вопиющая несправедливость, но какое-то беспричинное самоуничтожение мира, если он не может со своими главными праведниками управляться.

А вдруг гений только через вот такое только и возникает, да через вершки перекатывается?

Ну, то есть, тяжёлое существование и сложности выше среднего — не обязательно гарантируют создания великих книг, но как же без большой беды большим-то книгам состояться-выстояться?
Падучая, опять же.

Но через эти обстоятельства какие-то частности в энергетических сгущениях книг Достоевского, тем не менее, начинают проясняться.

И оттого что Анна Григорьевна ведёт себя как идеальная героиня романов своего мужа (на поверхности она сдержана и спокойна, но реальность оказывается иной, если находить в примечаниях мемуарные свидетельства о том же самом других свидетелей), и потому что ФМ изображается ей тоже ведь внутри своего органического мира, как готовый продукт самого себя.

Она, конечно, взятая им в малолетстве и под себя ненароком воспитанная, целиком и полностью его творение, поэтому любые оценки и описания того, что было, подаются Анной Григорьевной с родного голоса, который вполне узнаваем даже и в таком дистиллированном количестве.

Начиная свои мемуары незадолго до семидесятилетия (их она писала с 1911 по 1916, умерла в 1918-м), она хотела также оставить работу, посвященную тому, как реальность преобразовывается писателем в особенности художественных текстов и что именно в его романах взято из известной ей действительности – семейного быта, «случаев из [совместной] жизни», черточек характера и взаимных привычек.

Кажется, Анна Григорьевна не написала такой работы или же не успела закончить её, как и мемуары (целиком так до сих пор и не опубликованные), но штука в том, что на бессознательном уровне моменты близости (жены и мужа, писателя и читателя, россиянина и потребителя переводов) всё равно считываются и это какое-то поразительное, до сих пор поражающее меня свойство всего, что с Достоевским связано.

И я много раз записывал, как это возникло ещё в школе, когда «Братьев Карамазовых» читал. Или на первом курсе университета, когда бежал домой к недочитанной книге и возле правого (?) уха какой-то открывший тоннель чувствовал, убегавший прямо в Скотопригоньевск.

И даже место это, Северозападское, помню, где вестибулярное ощущение это мне открылось – как раз посредине промежутка между остановкой и нашей пятиэтажкой, возле пункта приёма стеклотары, ныне перестроенного в продуктовый магазин.

С тех пор оно меня не оставляет, превращая любое соприкосновение с ФМ в каскады живых объёмов, потому что, конечно, оно именно что на бессознательном уровне действует – а это значит, что сюжет важен также, как ритм и интонация, вызывающие явления вполне физической природы, влияющей на физиологию.

Потому что обычно XIX век застревает в нашем восприятии на уровне засиженного и захватанного дагерротипа и свечных нагаров, дремучести народной и отсталого образа жизни (причём не только «простых людей», но любого человека, вплоть до императорской фамилии), который надо учитывать, чтобы, через него, интенционально к себе пробраться, а у Достоевского не нужно продираться ни через какие века и законченное прошлое – у него же всё сразу же вываливается в твоё собственное послезавтра.

В то, каким ещё только будешь, так как он сегодня тебя чуть-чуть подправит, подштрихует, дабы более не стушёвывался.

Очень жалко, что я раньше не читал этих воспоминаний г-жи Достоевской, чётких, простых и прямолинейных, буквально классических – с её преданностью мужу-писателю, ставшую такой же архетипической для тысяч писательских жён, какой стали для русской и советской интеллигенции правила жизни и поведения, созданные и заповеданные Толстым.

Они ведь так и не встретились теперь никогда.

Хотя были на одной лекции Соловьева в одном помещении, но друг друга не увидели, настолько их содержание лекции поглотило. Видимо, очень внимательно слушали, а Страхов из друг другу не представил.

Впрочем, со Страховым, первым биографом ФМ, который, затем Достоевского «обвинил» в педофелийке и прочем сладострастии, так что Анне Григорьевне пришлось уже после смерти обоих (в 1913-м) коллективное опровержение публиковать, совершенно перпендикулярный сюжет.

Книгу я за ночь прочёл, в один присест и был это тот самый исключительный (в ситуации с ФМ) случай, когда непридуманное захватило сильнее придуманного – так как я взялся за воспоминания Анны Григорьевны на пять минуток, чтобы посмотреть место, как он ей «Игрока» диктовал, но влип и прочёл до конца, самого «Игрока» отложив напоследок.

Сначала было интересно как познакомились и он ей диктовал.
Потом как признавался, женихался.
Потом как его домашние её тиранили.
Затем как по Европам мотались.
Потом вернулись в Россию и было интересно, как они теперь отношения с родственниками будут строить.
Затем, как из рога изобилия посыпались болезни, кредиторы и прочие неприятные обстоятельства.
Вот уже и верстовые романы замелькали, Некрасов отошёл к праотцам, Пушкинскую речь закидали шапками, значит, близок конец, а это отдельный крючок интереса.

Важно было бы понять – это цепочка моих собственных крючков или оно на всех так действует?

Так как европейские паломничества и жизнь в Дрездене (Флоренции, Венеции) – как бы мой конёк, хотя, собственно говоря, почему мой?

Точно приоткрылась дверь – но не в прошлое, а в какую-то за-душевную общность, свет которой сквозь дверной косяк пробивается, да тут же закрылась.

Это, видимо, так падучая действует – промельком расширения вселенной до полной бескрайности, другое дело, что никому не понять, как и через что передача этого опыта осуществляется, но то, что она передаётся через буквы на бумаге – очевиднейшая очевидность.

Понятно только, что этой ремесленной мощью всё и преодолевается — виктимность врожденная или приобретённая, затурканность, антисемитство стихийное, славянофильство это его да православие хромоногое.

Именно поэтому и нет ничего в жизненной истории ФМ про саму литературу, что она, как тот самый переход от яви к сну, нефиксируема и неотразима, но что при этом с другими происходит, то есть со мной, в данном случае, тайна великая.

У моего Достоевского только почему-то чёлочка как у Гитлера – всё время прилизанная и набок, видимо, из-за того, что волосы жирные или же салом смазаны, а всё остальное – как с прижизненных портретов, которые давным-давно такой небылью поросли, что казалось и не пробьёшься уже, а оно вот как, значит, выходит…

Анна Григорьевна Достоевская

Анна Григорьевна Достоевская (урождённая Сниткина) — русская мемуаристка. Стенографистка, помощница, а с 1867 года вторая жена Ф. М. Достоевского, мать его детей — Софьи, Любови, Фёдора и Алексея Достоевских; публикатор творческого наследия Фёдора Михайловича. Известна как одна из первых филателисток России.

Родилась в Санкт-Петербурге, в семье мелкого чиновника Григория Ивановича Сниткина. С детства зачитывалась произведениями Достоевского. Слушательница стенографических курсов. С 4 октября 1866 года, в качестве стенографистки-переписчицы, участвовала в подготовке к печати романа «Игрок» Ф. М. Достоевского. 15 февраля 1867 года Анна Григорьевна стала женой писателя, а через два месяца Достоевские уехали за границу, где оставались на протяжении более четырёх лет (до июля 1871 года).

Направившись на юг, в Швейцарию, Достоевские заехали в Баден, где сперва Фёдор Михайлович выиграл на рулетке 4000 франков, но не мог остановиться и проиграл всё, что с ним было, не исключая своего платья и вещей жены.

Почти год они жили в Женеве, где писатель отчаянно работал, и иногда нуждались в самом необходимом. 6 марта 1868 года у них родилась первая дочь Софья; но 24 мая 1868 года в возрасте трёх месяцев ребёнок умер, к неописуемому отчаянию родителей. В 1869 году в Дрездене у Достоевских родилась дочь Любовь.

По возвращении супругов в Петербург у них родились сыновья Фёдор и Алексей. Начался самый светлый период в жизни романиста, в горячо любимой семье, с доброй и умной женой, которая взяла в свои руки все экономические вопросы его деятельности (денежные и издательские дела) и скоро освободила мужа от долгов. С 1871 года Достоевский навсегда бросил рулетку. Анна Григорьевна обустроила жизнь писателя и вела дела с издателями и типографиями, сама издавала его сочинения. Ей посвящён последний роман писателя «Братья Карамазовы» (1879—1880).

В год смерти Достоевского (1881) Анне Григорьевне исполнилось 35 лет. Вторично замуж не выходила. После смерти писателя собирала его рукописи, письма, документы, фотографии. Организовала в 1906 году комнату, посвящённую Фёдору Михайловичу в Историческом музее в Москве. С 1929 года её коллекция перешла в музей-квартиру Ф. М. Достоевского в Москве.

Анна Григорьевна составила и издала в 1906 году «Библиографический указатель сочинений и произведений искусств, относящихся к жизни и деятельности Ф. М. Достоевского» и каталог «Музей памяти Ф. М. Достоевского в императорском Российском историческом музее имени Александра III в Москве, 1846—1903». Её книги «Дневник А. Г. Достоевской 1867 год» (опубликована в 1923 году) и «Воспоминания А. Г. Достоевской» (опубликована в 1925 году) являются важным источником для биографии писателя.

Умерла Анна Григорьевна в Ялте в голодном военном 1918 году. Через 50 лет, в 1968 году, её прах был перенесён в Александро-Невскую лавру и захоронен рядом с могилой мужа.
Библиография

А.Г.Достоевская. Дневник 1867 года

Анна Григорьевна Достоевская. Воспоминания

«Дневник А.Г.Достоевской 1867 год» (1923) и «Воспоминания А.Г.Достоевской» (1925).
Экранизации

Советский художественный фильм «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского» (1980).

Художественно-публицистический фильм «Анна Достоевская. Письмо мужу» (2010)

Моноспектакль «Я была счастлива, счастлива, счастлива. » — сценарий по дневникам, письмам и воспоминаниям Анны Григорьевны Достоевской Сергея Белова, Евгения Белодубровского и актрисы Елены Виноградовой. Режиссер Алексей Штерн.
Интересные факты

Анна Достоевская весьма успешно занималась изданием и распространением книг мужа, став одной из первых российских женщин своего времени в сфере предпринимательства. При этом она провела исследование рынка и вникала в детали книгоиздательства и книжной торговли.

Анна Григорьевна является одной из первых известных женщин России, увлекавшихся филателией. Свою коллекцию почтовых марок Анна Григорьевна пополняла всю жизнь. Как она отмечала в своих «Воспоминаниях», она не купила ни одной марки за деньги, а лишь использовала те, что были сняты ей с писем или подарены. К сожалению, дальнейшая судьба этой коллекции не известна.Является одной из первых известных женщин России, увлекавшихся филателией. Начало её коллекции было положено в 1867 году, в Дрездене. Поводом для этого послужил спор между Анной Григорьевной и Фёдором Михайловичем о женском характере:
« Очень меня возмущало в моём муже то, что он отвергал в женщинах моего поколения какую-либо выдержку характера, какое-нибудь упорное и продолжительное стремление к достижению намеченной цели.

Этот спор меня почему-то раззадорил, и я объявила мужу, что на своём личном примере докажу ему, что женщина годами может преследовать привлекшую её внимание идею. А так как в настоящую минуту никакой большой задачи я пред собой не вижу, то начну хоть с занятия, только что тобою указанного, и с сегодняшнего дня стану собирать марки.
Сказано — сделано. Я затащила Фёдора Михайловича в первый попавшийся магазин письменных принадлежностей и купила («на свои деньги») дешёвенький альбом для наклеивания марок. Дома я тотчас слепила марки с полученных трёх-четырех писем из России и тем положила начало коллекции. Наша хозяйка, узнав о моем намерении, порылась между письмами и дала мне несколько старинных Турн-Таксис и Саксонского Королевства. Так началось мое собирание почтовых марок, и оно продолжается уже сорок девять лет… От времени до времени я хвалилась перед мужем количеством прибавлявшихся марок, и он иногда посмеивался над этой моей слабостью.» (Из книги «Воспоминания А. Г. Достоевской».)

Свою коллекцию почтовых марок Анна Григорьевна пополняла всю жизнь. К сожалению, дальнейшая судьба этой коллекции не известна.

Анна григорьевна достоевская воспоминания

«СНИТКИНА АННА ГРИГОРЬЕВНА ― КАК ПРИ ИКОНЕ ― СВЕЧА. »
100 лет назад, 9 /22 июня 1918 в Ялте скончалась Анна Григорьевна ДОСТОЕВСКАЯ

Прежде чем говорить о трагических последних днях Анны Григорьевны, скажем о ней слова восхищения как об уникальном явлении в русской литературе. Она однажды написала: «Я готова провести остаток своей жизни, стоя пред ним на коленях». «Анька, Ангел ты мой, все мое, альфа и омега! А, так и ты видишь меня во сне и, просыпаясь, тоскуешь, что меня нет. Это ужасно как хорошо… Тоскуй, ангел мой, тоскуй во всех отношениях обо мне — значит, любишь. Это мне слаще меду. » — эти красноречивые строки из писем Достоевского не нуждаются в комментариях.

«Анна Григорьевна владела искусством быть настоящей женой, с достоинством остающейся в тени своего мужа, будучи при этом, без преувеличения, его главным вдохновением. Семья стала для Достоевского тихой гаванью, а в жену, по его собственному признанию, он много раз в буквальном смысле влюблялся заново. — справедливо отмечает Валерия Михайлова (Посашко) в статье «Быть Достоевской», опубликованной к 100-летию со дня смерти Анны Григорьевны в журнале «Фома». — Натура её всегда требовала поклонения чему-то высокому и святому (отсюда ее попытка в тринадцатилетнем возрасте поступить в псковский монастырь), и еще до 4 октября 1866 г. таким высоким и святым стал для нее Достоевский. За несколько месяцев до смерти она признавалась, что любила Достоевского еще до встречи с ним».

Читать еще: Как поминать в полгода смерти

Поэт Владимир Корнилов создал очень точный её поэтический портрет:

Нравными, вздорными, прыткими
были они испокон.
Анна Григорьевна Сниткина ―
горлица ― среди ворон.

Кротость ― взамен своенравия.
Ангел ― никак не жена —
словно сама стенография,
вся под диктовку жила.

Смирная в славе и в горести,
ровно, смиренно светя,
Сниткина Анна Григорьевна ―
как при иконе ― свеча.

Этой отваги и верности
не привилось ремесло ―
больше российской словесности
так никогда не везло.
_______________________________
Вл. Корнилов. «Анне Григорьевне Достоевской»

…Когда Анна Григорьевна впервые оказалась в Европе, она обещала матери «завести записную книжку, в которую вписывать день за днем все, что со мной будет случаться. …я тут же на станции купила записную книжку и с следующего дня принялась записывать стенографически всё, что меня интересовало и занимало. Этою книжкою начались мои ежедневные стенографические записи, продолжавшиеся около года. ». Так возник ДНЕВНИК жены Достоевского — незаменимый источник для всех, кто занимается биографией писателя (самое полное издание вышло в изд-ве «Наука» в 1993 г.).

Марина ЯРДАЕВА в статье «Анна Достоевская. Талант быть женой гения» пишет: «Медовый месяц Достоевских неожиданно оканчивается катастрофой: писателя вновь, как и во время первых заграничных поездок в 1862 и 1863 гг., затягивает безжалостная и бездушная рулетка. Анна Григорьевна не ропщет, когда Достоевский закладывает буквально все, даже обручальное кольцо и ее серьги. Анна не только НЕ пилила мужа за слабую волю, но и утешала его после проигрышей и отдавала последнее, чтобы тот попытал счастья вновь. Она готова была дойти с мужем до самого края, только бы он остановился сам. Она принесла в жертву покой и подарки мужа, многие из дорогих сердцу вещей навсегда затерялись в ломбардах Бадена. Она даже попробовала играть сама. Одна. Исследование, однако, сорвалось, — в игорном доме она некстати пересеклась с мужем. Он был страшно зол. Ей ничего не оставалось, как только принять судьбу. ЭТИМ И ВЗЯЛА. Анна победила… — Он остановился САМ.

Анна Григорьевна доказала на практике — любовь преображает, принятие очищает. Супруг отразил это в лучших своих романах, и доказал на деле — на последние деньги покупал букеты и отыскивал для беременной Анечки дефицитные на чужбине рыжики…. Она была безмерно счастлива тем, что свой последний гениальный роман «Братья Карамазовы» Достоевский посвятил ей. В этом — документальное, для всего мира, признание ее огромного труда».

Да, Анна Григорьевна «словно сама стенография, вся под диктовку жила…» Вряд ли есть пример её принципиального непокорства … кроме одного любопытного факта. Известно, что на протяжении своей творческой жизни Ф.М. Достоевский выказывал, по недоуменному замечанию Розанова, «несомненную нелюбовь к ЛЕРМОНТОВУ» несмотря на то, что своим тонким психологизмом он обязан Лермонтову более, чем Пушкину, на это обращали внимание многие выдающиеся мыслители и исследователи. Впрочем, мы не раз писали об этом на нашей странице и еще будем писать:).

Анна Григорьевна, конечно, не могла не знать мнение своего мужа о Лермонтове. После смерти Достоевского прошло 8 лет. Петербургские журналисты попросили жену великого писателя заполнить анкету под названием «Мое призвание». На вопрос: «Ваш ЛЮБИМЫЙ ПИСАТЕЛЬ?», Анна Григорьевна отвечала: «ДОСТОЕВСКИЙ». А на вопрос: «Ваш ЛЮБИМЫЙ ПОЭТ?» — «ЛЕРМОНТОВ».

Остается добавить, что особенно любимыми у нее были: строки о Москве из неоконченной поэмы Лермонтова «Сашка» («МОСКВА, МОСКВА. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ КАК СЫН…») и его стихотворение «НИЩИЙ», что характеризует ее и как горячую патриотку, и как натуру с глубоким и тонким внутренним духовным миром. И кто знает, не влияние ли Анны Григорьевны сказалось, что незадолго до смерти Федор Михайлович изменил свое мнение о Лермонтове и сказал слова, полные восхищенного признания, удивившие многих: «КАКОЕ ДАРОВАНИЕ. 25 лет не было, он уже пишет „Демона“. Да и все его стихи — словно нежная, чудесная музыка. Произнося их, испытываешь даже как будто физическое наслаждение. А какой запас творческих образов, мыслей удивительных даже для мудреца» (Беседы о Достоевском// Звенья. Т. 6.М.-Л., 1936. С. 470—71)

****
Последний год жизни Анны Григорьевны Достоевской, с лета 1917 по лето 1918 г., — печальная, щемящая душу повесть. Укрыться от потрясений революционного времени за заборчиком кавказской дачи вдове писателя не удалось. На побывку из армии пришел сторож и садовник в имении Анны Григорьевны Тимофей Овчар. Он начал «раскулачивать» хозяйку: заявлял, что всё в имении принадлежит ему как «трудящемуся народу», угрожал пожилой женщине физической расправой. С другой стороны, началась изнуряющая организм малярия. В начале двадцатых чисел августа А. Г. Достоевская вынуждена была покинуть ОТРАДУ. Добравшись до Туапсе, она затем морем, отправилась в Ялту, где еще с 1880-х годов на Чайной улице у нее также был свой домик.

Спастись от революционных передряг не удалось и в Крыму. Одинокая, больная, терпя лишения и нужду, Анна Григорьевна до лета 1918 г. живет в Ялте сперва в отеле «Парк», а затем в гостинице «Франция». Но и в критической ситуации она продолжает работу над архивом Достоевского. В начале лета последние силы оставляют А. Г. Достоевскую и в субботу 9/22 ИЮНЯ 1918 г. вдова писателя скончалась в гостинице «Франция», вдали от родных и близких, в присутствии нескольких ялтинских знакомых.

26 июня (нов. ст.) 1918 г. газета «Ялтинский голос» поместила лаконичную информацию: «Перенесение тела Анны Григорьевны Достоевской состоится в среду 26 июня в 5 часов вечера из нижней церкви в верхнюю в Александро-Невском соборе, и в 7 часов вечера будет панихида. В четверг 27 июня заупокойная литургия, отпевание». На следующий день та же газета известила об отмене отпевания — «ДО ПРИЕЗДА РОДНЫХ».

Однако по условиям времени никто из родных оперативно приехать на похороны не смог. А в это время запаянный цинковый гроб несколько месяцев стоял в церковном подвале. Сын Федор Федорович Достоевский, рискуя жизнью, с неимоверными сложностями пробравшись из Москвы через несколько фронтов, смог приехать в Ялту только через пять месяцев. По воспоминаниям внука писателя, Андрея Федоровича Достоевского, когда Федор Федорович вывозил из Крыма в Москву архив Достоевского, оставшийся после смерти Анны Григорьевны, его едва не расстреляли чекисты по подозрению в спекуляции – сочли, что перевозит в корзинах контрабанду.

Как свидетельствуют официальные документы, Анна Григорьевна Достоевская была похоронена лишь 5/18 ноября 1918 г. Она просила в завещании, чтобы ее похоронили в могиле мужа, но сделать это было невозможно, похоронили ее в крипте Аутской церкви во имя Успения Богородицы. В 1928 году храм взорвали, и ее внук Андрей узнает из письма, что «ее косточки валяются на земле». Он едет в Ялту и в присутствии милиционера перезахоранивает их в углу кладбища. Только в 1968 году ему удается с помощью Союза писателей похоронить прах Анны Григорьевны в могиле мужа.

Достоевская Анна Григорьевна — 3 книг. Главная страница.

Биография