Анна достоевская воспоминания

Анна Достоевская — Воспоминания

Анна Достоевская — Воспоминания краткое содержание

Федор Михайлович Достоевский — такова главная тема воспоминаний; рассказ о Достоевском — семьянине, любящем муже, заботливом и нежном отце — основной стержень книги

Воспоминания — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Предисловие (к “Воспоминаниям”)

Я никогда прежде не задавалась мыслью написать свои воспоминания. Не говоря уже о том, что я сознавала в себе полное отсутствие литературного таланта, я всю мою жизнь была так усиленно занята изданиями сочинений моего незабвенного мужа, что у меня едва хватало времени на то, чтоб заботиться о других, связанных с его памятью, делах.

В 1910 году, когда мне, по недостатку здоровья и сил, пришлось передать в другие руки так сильно интересовавшее меня дело издания произведений моего мужа и когда, по настоянию докторов, я должна была жить вдали от столицы, я почувствовала громадный пробел в моей жизни, который необходимо было заполнить какою-либо интересующею меня работой, иначе, я чувствовала это, меня не надолго хватит.

Живя в полнейшем уединении, не принимая или принимая лишь отдаленное участие в текущих событиях, я мало-помалу погрузилась душою и мыслями в прошлое, столь для меня счастливое, и это помогало мне забывать пустоту и бесцельность моей теперешней жизни.

Перечитывая записные книжки мужа и свои собственные, я находила в них такие интересные подробности, что невольно хотелось записать их уже не стенографически, как они были у меня записаны, а общепонятным языком, тем более, что я была уверена, что моими записями заинтересуются мои дети, внуки, а может быть, и некоторые поклонники таланта моего незабвенного мужа, желающие узнать, каким был Федор Михайлович в своей семенной обстановке.

Из этих разновременно записанных в последние пять зим (1911-1916) воспоминаний составилось несколько тетрадей, которые я постаралась привести в возможный порядок.

Не ручаясь за занимательность моих воспоминаний, могу поручиться за их достоверность и полное беспристрастие в обрисовке поступков некоторых лиц: воспоминания основывались главным образом на записях и подкреплялись указаниями на письма, газетные и журнальные статьи.

Признаю откровенно, что в моих воспоминаниях много литературных погрешностей: растянутость рассказа, несоразмерность глав, старомодный слог и пр. Но в семьдесят лет научиться новому трудно, а потому да простят мне эти погрешности ввиду моего искреннего и сердечного желания представить читателям Ф. М. Достоевского со всеми его достоинствами и недостатками — таким, каким он был в своей семейной и частной жизни.

Часть первая Детство и юность

I Мое появление на Свет Божий

С Александро-Невской лаврой в Петербурге соединены многие важные для меня воспоминания: так, в единственной приходской церкви (ныне монастырской) Лавры, находящейся над главными входными вратами, были обвенчаны мои родители. Сама я родилась 30 августа, в день чествования св. Александра Невского, в доме, принадлежащем Лавре, и давал мне молитву и меня крестил лаврский приходский священник. На Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры погребен мой незабвенный муж, и, если будет угодно судьбе, найду и я, рядом с ним, место своего вечного успокоения. Как будто все соединилось для того, чтобы сделать Александро-Невскую лавру самым дорогим для меня местом во всем мире.

Родилась я 30 августа 1846 года, в один из тех прекрасных осенних дней, которые слывут под названием дней “бабьего лета”. И доныне праздник св. Александра Невского считается почти главенствующим праздником столицы, и в этот день совершается крестный ход из Казанского собора в Лавру и обратно, сопровождаемый массою свободного в этот день от работ народа. Но в прежние, далекие времена, день 30 августа праздновался еще торжественнее: посредине Невского проспекта, на протяжении более трех верст, устраивался широкий Деревянный помост, по которому, на возвышении, не смешиваясь с толпой, медленно двигался крестный ход, сверкая золочеными крестами и хоругвями. За длинной вереницей духовных особ, облаченных в золоченые и парчовые ризы, шли высокопоставленные лица, военные в лентах и орденах, а за ними ехало несколько парадных золоченых карет, в которых находились члены царствующего дома. Все шествие представляло такую редкую по красоте картину, что на крестный ход в этот день сбирался весь город.

Мои родители жили в доме, принадлежащем и поныне Лавре, во втором этаже. Квартира была громадная (комнат 11), и окна выходили на (ныне) Шлиссельбургский проспект и частью на площадь перед Лаврою <Дом в том же виде существует и теперь. (Прим. А. Г. Достоевской.)>. Семья была большая: старушка-мать и четыре сына, из которых двое были женаты и имели детей. Жили дружно и по-старинному гостеприимно, так что в дни рождения и именин членов семейства, на рождестве и святой все близкие и дальние родные сбирались у бабушки с утра и весело проводили время до поздней ночи. Но особенно много собиралось гостей 30 августа, так как при хорошей погоде окна были открыты и можно было с удобством посмотреть на шествие, а кстати и побыть в веселом знакомом обществе. Так было и 30 августа 1846 года. Моя матушка вместе с прочими членами семьи, вполне здоровая и веселая, радушно встречала и угощала гостей, а затем скрылась, и все были уверены, что молодая хозяйка хлопочет во внутренних комнатах насчет угощения. А между тем моя матушка, не ожидавшая так скоро предстоявшего ей “события”, вероятно, вследствие усталости и волнения, вдруг почувствовала себя нехорошо и удалилась в свою спальню, послав за необходимою в таких случаях особою. Мать моя всегда пользовалась хорошим здоровьем, у ней уже прежде рождались дети, а потому наступившее событие не внесло никакой суматохи и волнения в доме.

Около двух часов дня торжественная обедня в соборе окончилась, загудели звучные лаврские колокола, и при выступлении крестного хода из главных ворот Лавры раздались торжественные звуки стоявшей на площади военной духовой музыки. Лица, сидевшие у окон, стали сзывать остальных гостей, и были слышны восклицания: “Идет, идет, тронулся крестный ход”. И вот при этих-то восклицаниях, звоне колоколов и звуках музыки, слышанных моею матушкою, тронулась и я в мой столь долгий жизненный путь <Про обстоятельства, сопровождавшие мое появление на свет, я слышала впоследствии от разных дядюшек и тетушек, бывших в тот день в гостях, много рассказов с разными вариациями и комментариями. (Прим. А. Г. Достоевской.)>.

Торжественная процессия прошла, и гости стали собираться домой, но их удержало желание проститься с бабушкой, которая, как им сказали, прилегла отдохнуть. Около трех часов в залу, где были гости, вошел мой отец, ведя под руку старушку-мать. Остановившись среди комнаты, мой отец, несколько взволнованный происшедшим событием, торжественно провозгласил: “Дорогие наши родные и гости, поздравьте меня с великою радостью: бог даровал мне дочь Анну”. Отец мой был чрезвычайно веселого характера, балагур, шутник, что называется, “душа общества”. Думая, что это известие — праздничная шутка, никто ей не поверил, и раздались восклицания: “Не может быть! Григорий Иванович шутит! Как же это возможно? Ведь Анна Николаевна все время была тут”, — и т. д. Тогда сама бабушка обратилась к гостям: “Нет, Гриша говорит правду: час тому назад появилась на свет моя внучка, Нюточка!”

7 цитат из дневника Анны Достоевской

Анна Григорьевна Достоевская вела свой дневник в 1867 году, во время путешествия с мужем по Европе. Мы выбрали семь отрывков из этих записей, которые дают представление о жизни и характере великого писателя

Федор Михайлович и Анна Григорьевна Достоевские поехали за границу вскоре после свадьбы — в апреле 1867 года. Анне было двадцать, и она впервые покинула Россию. Готовясь к путешествию, она начала вести дневник и продолжала делать заметки в течение нескольких месяцев жизни в Берлине, Дрездене, Баден-Бадене и Женеве. В трех тетрадях описан каждый день 1867 года: это рассказы о новых местах, поведении мужа и собственных переживаниях. Записывая, Достоевская использовала специальные стенографические значки. В начале XX века — видимо, думая об издании дневника — она начала их расшифровывать, но обработала только первую тетрадь. В этой отредактированной версии Анна Григорьевна постоянно оправдывает мужа, который все время раздражался, кричал на нее и делал в ее адрес обидные замечания. И все же, стараясь пред­ставить великого писателя в лучшем свете, его жена не искажает историю их отношений: дневник — самое подробное и авторитетное свидетельство о жизни Достоевского в 1867 году, и по нему можно не только восстановить события, но и узнать многое о характере писателя и его жизни с женой.

1. О стоимости товаров и услуг

« Здесь мы отдали письма. (С нас взяли за 3 письма 12 зильб. — 36 копеек, — это очень мало) Мы заходили купить папирос, с нас взяли 4 зильб. (12 коп.) за те, которые в Петербурге стоят 25, ровно вдвое. Чем дальше, тем дешевле становятся папиросы».

В своем дневнике Анна Григорьевна записывает все траты. Сначала в уме пере­водит их на российские деньги и оценивает дороговизну, потом сравнивает цены на одни и те же товары в разных городах. Кроме того, она подробно опи­сы­вает вид монет и экономические привычки населения. Сначала Достоевские живут в Берлине и Дрездене, где в ходу талеры, гульдены и зильбергроши В одном талере было 30 зильбергрошей, в одном гульдене — 20 зильбергрошей. . Обедают в среднем на 2 талера на двоих, пьют кофе, покупают фрукты, цветы, сувениры, одежду. На все это Анна Григорьевна охотно тратит деньги, потому что еда и вещи здесь дешевле, чем в Петербурге.

Главная претензия к местному населению — это постоянные попытки обмануть путешественников, пользуясь тем, что они не разбираются в местной валюте. В Баден-Бадене им пытаются разменять деньги старыми прусскими монетами, которых они никогда не видели и цены которых не знали. Однако Достоевские, уже пару раз попадавшие в руки мошенников, отказываются.

2. Об игре в рулетку

«Сегодня у нас было утром 20 золотых — это слишком маленький ресурс, ну да что делать, может быть, как-нибудь и подымемся. Федя отправился, а я осталась дома, но он скоро пришел, сказав, что проиграл взятые 5, и просил еще 5; я дала, и осталось 10; он пошел и проиграл и эти 5; взяв еще 5, он воротился и сказал, что и эти проиграл, и просил у меня один золотой. У нас осталось 4. Я дала 1 золотой, Федя пошел, но через ¼ часа воротился, да и где же было держаться с одним золо­тым. Мы сели обедать очень грустные. После обеда я отправилась на почту, а Федя пошел играть, взяв с собою еще 3. Остался всего только один. Я долго ходила по аллее, поджидая его, но он все не приходил. Наконец пришел и сказал, что эти проиграл, и просил дать ему сейчас же заложить вещи».

После переезда в Баден-Баден, где Достоевский постоянно играет в рулетку, текст дневника меняется: автор фиксирует только количество оставшихся денег. Чаще всего это подсчет последних монет, которые приходится отдавать мужу, хотя нужно починить одежду и приготовить обед. Достоевские больше не ходят по ресторанам, а едят дома, постоянно задерживая квартплату. Анна Григорьевна расплачивается платьями, накидками, шубкой, обручальными кольцами.

Игровой зал в Висбадене. 1871 год Diomedia

При первых проигрышах Анна Григорьевна сохраняет спокойствие:

«Когда я пришла домой, то немного спустя пришел и Федя и, весь бледный, сказал, что проиграл и эти, и просил ему дать последние четыре талера. Я отдала, но была уверена, что он непременно их про­играет, что иначе и не может быть. Прошло более с полчаса. Он воро­тился, разумеется, проиграв…» Запись от 8 июля (26 июня).

Позже, когда потери становятся масштабными, у нее начинаются истерики. Она тайком прощается с вещами, которые надо заложить, и плачет. Федор Михайлович винится и страдает после каждого проигрыша, хвалит жену, говорит, что недостоин ее, ругает себя, называя подлецом, но все равно заби­рает последние деньги и уходит играть.

3. О причинах проигрышей

« …он говорил: „Нет, ведь у меня было 1300 франков, в руках было третьего дня, я велел себя разбудить в 9 часов, чтобы ехать на утреннем поезде, подлец лакей не думал меня будить, и я проспал до половины 12-го . Потом пошел в вокзал и в три ставки все проиграл. Потом зало­жил свое кольцо, чтобы расплатиться в отеле. Потом на остальные тоже проиграл“».

Сообщая жене о проигрышах, Достоевский всегда старался объяснить их при­чину. С его точки зрения, это происходило потому, что его постоянно толкали у игрального стола. Не в силах сконцентрироваться, он делал плохие ставки. Также ему мешали люди, разговаривающие у него за спиной, шум в зале и даже сама Анна Григорьевна, пришедшая с ним в игральное заведение. Позже Федор Михайлович придумывает и другие объяснения — как проигры­шам, так и ре­ше­ниям пойти играть. Например, его не разбудили, у него появилось свобод­ное время, и поэтому он пошел попытать счастья. Поначалу его оправды­вав­шая, Анна Григорьевна начинает упрекать и подозревать мужа.

4. О ссорах

« …Федя заметил мне, что я по-зимнему одета и что у меня дурные перчатки. Я очень обиделась и ответила, что если он думает, что я дурно одета, то нам лучше не ходить вместе. Он повернулся и пошел назад, и я отправилась ко дворцу».

Фрагменты с описанием ссор подверглись наибольшей правке Вот как выглядит тот же текст в редакции Анны Григорьевны, сделанной после смерти мужа: «…Федя заметил мне, что я по-зимнему одета (белая пуховая шляпа) и что у меня дурные перчатки. Я очень обиделась и отве­тила, что если он думает, что я дурно одета, то нам лучше не ходить вместе. Сказав это, я повернулась и быстро пошла в противопо­ложную сторону. Федя несколько раз оклик­нул меня, хотел за мною бежать, но одумался и пошел прежнею дорогою. Но мало-помалу я успокоилась и поняла, что Федя своим замечанием вовсе не хотел меня оби­деть и что я напрасно погорячилась. Меня сильно беспокоила моя ссора с Федей, и я бог знает что вообразила себе, различные глупости, и потому раньше пришла домой.
Мне представилось, что он меня разлю­бил и, уверившись, что я такая дурная и ка­призная, нашел, что он слишком несчастлив, и бросился в Шпрее. Затем мне представи­лось, что он пошел в наше посольство, чтоб развестись со мной, выдать мне отдельный вид и отправить меня обратно в Россию». . Но даже несмотря на правку, указания на постоянные ссоры сохраняются. В большин­стве случаев именно Достоевский выступает в роли агрессора. Он делает жене замечания, если ему не нравится, как она выглядит или что говорит, раздража­ется на нее, если им долго не несут кофе, из-за потерянных вещей, из-за не­удач­ной ставки на рулетке и проч. Во всех этих случаях Федор Михайлович утверждает: Анна Григорьевна приносит неудачу или специально так все под­страивает. Она же старается смеяться и переводить все в шутку. Но чем чаще Достоевский проигрывает, тем сильнее меняется ее реакция: она начинает говорить с мужем резче, ставить его на место и отрицать свою вину.

5. Об уродливых и бесячих людях

« Вчера мы ходили по городу и встретили ужасное множество различных калек: то горбатых, то с вывернутыми ногами, то криво­ногих; вообще Дрезден — город всевозможных калек. Это самое некрасивое население, которое только я вижу, все старики и старухи просто отвратительны, смотреть не хочется, так они безобразны».

Весь 1867 год, путешествуя по разным странам, Достоевские постоянно ругают местных жителей, предъявляя им самые разные претензии. Главная проблема немцев в том, что они глупые и непонятливые; Анне Григорьевне местные нравы кажутся дикими: ее удивляет и почти возмущает, что оказывающие разного рода услуги люди не отвлекаются от своих сторонних дел, когда к ним приходит клиент. Например, повивальная бабка, к которой Анна Григорьевна приходит проконсультироваться насчет своей беременности, принимает ее за завтраком.

Бесят Достоевских и русские. Анна Григорьевна смотрит на наряды женщин-путешественниц, считая их безвкусными, а Федор Михайлович скандалит в рос­сийском консульстве — из-за того, что его попросили предъявить паспорт.

6. О русских писателях, которые тоже бесят

«Федя, по обыкновению, говорил с ним [с Тургеневым] несколько резко, например советовал ему купить себе телескоп в Париже, и так как он далеко живет от России, то наводить телескоп и смотреть, что там происходит, иначе он ничего в ней не поймет, Тургенев объявил, что он, Тургенев, реалист, но Федя говорил, что это ему только так кажется. Когда Федя сказал, что он в немцах только и заметил, что тупость, да кроме того, очень часто обман, Тургенев ужасно как этим обиделся и объявил, что этим Федя его кровно оскорбил, потому что он сделался немцем, что он вовсе не русский, а немец».

Встречая за границей русских писателей, Достоевские тоже бесятся: их раздра­жает незнание русской жизни. Так, Тургенев считает себя немцем, а Огарев не читал «Преступление и наказание». Лучше всех Гончаров — потому что не обсуждает с Достоевскими российскую и европейскую действительность.

7. О припадках эпилепсии

« Федя лежал очень близко головой к краю, так что одна секунда, и он мог бы свалиться. Как потом он мне рассказал, он помнит, как с ним начался припадок: он еще тогда не заснул, он приподнялся, и вот почему, я думаю, он и очутился так близко к краю. Я стала вытирать пот и пену. Припадок продолжался не слишком долго и, мне показа­лось, не был слишком сильный; глаза не косились, но судороги были сильны».

Эпилептические припадки случались у Достоевского на протяжении всей поездки и пугали его жену куда больше проигрышей в рулетку. Постепенно она начинает отличать сильные от слабых и осваивает правила первой помощи. Главное — зажать бьющегося в судорогах мужа, чтобы он не ударился и ничего себе не сломал, и вытирать пену, чтобы не захлебнулся. При сильных припад­ках она переживает, что у него могут выпасть вставные зубы и что он ими подавится. Самое страшное для нее — скошенные глаза и посиневшее лицо. В такие моменты Анна Григорьевна начинала молиться, чтобы муж не умер. Иногда она вставала по ночам, чтобы проверить, жив ли он, и трогала его за нос. Федора Михайловича, вполне себе живого, просто крепко спящего, это пугало.

Воспоминания

Анна Достоевская — Воспоминания краткое содержание

Похожие книги на Анна Достоевская — Воспоминания

Замок из стекла

Жанна

На страницах этой книги перед Вами предстанет не «бывшая жена Аршавина», а смелая женщина, сумевшая рассказать все без прикрас и утаек, как есть. Перед Вами очень личный, потрясающий своей откровенностью трогательный рассказ. Исповедь, поражающая своей психологической обнаженностью.

Все к лучшему

Издание содержит фотографии из альбома Генриха Гофмана «Говорит др. Геббельс»

Борьба за Берлин

Школьница в 16 лет в душевном порыве написала мемуары о том, как в 7 лет оказалась в адском хаосе войны, в страхе и боли, в ужасе, голоде, холоде блокады Ленинграда, а затем в Сталинграде; написала о том, как война калечит тела и души побежденных и победителей.

Прочитайте! Еще долго будет трудиться душа!

В книге использованы рисунки автора и фотографии из домашнего архива, а также материалы из обнародованных произведений и документов.

Война, блокада, я и другие…

Автор — Рахат Алиев, доктор медицинских и экономических наук, известный политик и успешный бизнесмен, экс-Посол Казахстана в Австрии, экс-Постоянный Представитель при ОБСЕ, ООН и других международных организациях в Вене, экс-Первый заместитель Министра иностранных дел.

После того, как в мае 2007 г. президент Назарбаев переписал под себя конституцию, получил право пожизненного правления и стал жестоко расправляться со своими оппонентами, Рахат Алиев вышел из игры и совершил рискованный прорыв на свободу. У себя на родине автор объявлен «врагом государства № 1».

Все события, описанные в этой книге, не являются предметом вымысла. Все совпадения имен не случайны. Все герои книги являются реальными людьми. Столь же реальной является страна, где разворачиваются действия этой документальной повести — сколь нереальными они бы ни казались.

Крёстный тесть

«Эти воспоминания я писала только самой себе, не имея не малейшей надежды на публикацию. Чтобы распутать сложнейший клубок моей жизни, пришлось залезть в непристойные мелочи быта, в интимные стороны человеческой жизни, сугубо скрытые от посторонних глаз, иногда таящие так много прелести, но и мерзости тоже. Писала я только правду, одну правду…».

Академик Ландау; Как мы жили

Игра в жизнь

«Воспоминания» отзывы

Уважаемые читатели и просто посетители нашей библиотеки! Просим Вас придерживаться определенных правил при комментировании литературных произведений.

• 1. Просьба отказаться от дискриминационных высказываний. Мы защищаем право наших читателей свободно выражать свою точку зрения. Вместе с тем мы не терпим агрессии. На сайте запрещено оставлять комментарий, который содержит унизительные высказывания или призывы к насилию по отношению к отдельным лицам или группам людей на основании их расы, этнического происхождения, вероисповедания, недееспособности, пола, возраста, статуса ветерана, касты или сексуальной ориентации.
• 2. Просьба отказаться от оскорблений, угроз и запугиваний.
• 3. Просьба отказаться от нецензурной лексики.
• 4. Просьба вести себя максимально корректно как по отношению к авторам, так и по отношению к другим читателям и их комментариям.

Надеемся на Ваше понимание и благоразумие. С уважением, администратор Topreading.ru.

Отзывы читателей о книге Воспоминания, автор: Анна Достоевская. Читайте комментарии и мнения людей о произведении.

Воспоминания Анны Григорьевны Достоевской («Литературные мемуары», М., 1987)

На бытовом уровне это приятие, если опять же верить Анне Григорьевне, состояло из кормления многочисленных родственников, а также многолетнего выплачивания долгов брата и векселей странного происхождения, которые Достоевский брал на себя с какой-то поразительной покорностью (иногда мне казалось, что я читаю книгу о Шостаковиче – рассеянном и близоруком болезненном гении на коленях)…

…с этим кормлением и содержанием семьи умершего брата, долги которого ФМ оплачивал также, как и задолженностью разорившегося журнала, связан первый заманок «сюжета», потому что «войдя в семью», молодая жена понимает, что может погибнуть со своей любовью-жалостью под давлением родственников-дармоедов.

Вот и начинаешь следить: выплывет из обстоятельств или же нет.
Выплывает, конечно, так как в писателе главное – не тексты (то, что остаётся на поверхности), но «мудрость» и «знание», получаемые во время напряжённой интеллектуальной работы и которые, на самом-то деле, и есть результат, основной и самый что ни на есть главный.

Продажей-то текстов (книжек) живут, в основном, торгаши да карьеристы, хотя такая точка зрения возникает уже в нынешней, постсоветской и цифровой ситуации, когда тексты обесценились и ими ничего не заработаешь.

Это значит, что на первый план у нынешних (в том числе и у меня, значит) выходит смута самоутверждения и изжоги самолюбия – мы свою нужность через красивости интеллектуальных высот демонстрировать приноровились.

Тогда как вся классика – это писание для денег.

За исключением, конечно, бар, которых Анна Григорьевна неоднократно перечисляет (Толстой, Гончаров и, особенно, Тургенев), а вот тот же Чехов бы точно долго без гонораров не протянул. Он и так вытянул мало, но без адекватной оплаты своего труда (особенно в театре) загнулся бы ещё раньше – до «Вишнёвого сада».

Тем более, Достоевский, только за год до смерти из пожизненной кабалы вылезший («Братья Карамазовы» помогли да жёнина сметливость, помощь её в книгоиздании и книгопродаже) – человек исключительного таланта и опыта, буквальное «наше всё», так как только с ним (а ещё, разве что, с Мандельштамом и Платоновым) непонятно как сделано.
Буквально «нечеловеческая музыка».
Без всякого «почти».

В моём умозрительном алтаре Достоевский занимает центральное место.

Главного нет, а центральное остаётся за ним, так как только с этим человеком и плодами его трудов удаётся выйти на просторы какого-то внутреннего пространства.

И, каждый раз открывая книгу, попадать не внутри неё, а куда-то в колодец или тоннель, с чужой помощью к самому тебе ведущему, так как в этих интонациях скрывается такая правда жизни и лично тебя, что невозможно не узнать и не поддаться.

Я не знаю, как объяснить точнее, но когда открываешь том другого писателя, то знаешь его книжное устройство – в нём один текст идёт за другим, у каждого есть название, в конце будут комментарии и оглавление…

…тут же открываешь первую страницу и попадаешь куда-то не туда, но не от того, что читаешь, озвучивая внутренним голосом напечатанное, а потому что здесь средствами литературы совершенно иные материи взяты и уже не объяснить какие именно.

Ибо «непонятно как сделано» означает ещё и что «умом не охватить» весь этот синтез и объём – можно лишь выхватить из него отдельные темы, грани, части.

Они, конечно, будут уводить всё время за горизонт, путь к которому похож на путешествие или перемещение в пространстве, так как времени во время этого чтения как бы не существует, что, в свою очередь, означает, что в книгах ФМ действует не хронотоп, но какое-то особое литературное (культурное, цивилизационное) умами, дополнительный вкус и измерение вымышленное, а также сконструированное, с одной стороны, но, с другой, обладающее самой высшей и поразительной правдой.

Ей не просто веришь, но ей на время становишься.

А после, когда с неё всё-таки спрыгиваешь, то всё равно её помнишь, так как она продолжает жить внутри и становиться частью твоего опыта и даже тобой.

Но в воспоминаниях невесты, жены, затем вдовы, собирающей и издающей наследие, следящей за мемуаристами и клеветниками, вроде Страхова, ничего этого (диалектических сложностей и заглядывания в бездны) нет, как нет и особенно подробных литературных деталей – Анна Григорьевна переводит все в бытовой дискурс, из-за чего жизнь ФМ, с одной стороны, спрямляется (округляется даже), а, с другой, становится персонажной какой-то, что ли.

Потому что если не вникать и не демонстрировать сложности и избыточные детали, всё превращается в скоропись (они и познакомились из-за того, что Достоевскому нужна была стенографистка для блицкрига «Игрока» и ему, 44-летнему, порекомендовали прилежную 20-летнюю ученицу), в гладкопись, в беллетристическую композицию, поверх которой возникает ясный и явный сюжет.

Потому что есть же ещё зашифрованные скорописью дневники, по которым Анна Григорьевна писала свои мемуары, и они совсем иначе выглядят, что ли, сумбурно (из тех, что расшифровали, конечно), а тут, в воспоминаниях, уже и отбор прослеживается и поза, вместе с позицией.

Запоздалое признание (и овации литературных вечеров, как и освобождение от кредиторов) здесь также идеально ложится в нарративную схему, как и многочисленные сложности, которые писатель переживал первоначально в одиночестве (тот же смертный приговор, симуляцию расстрела, каторгу, поселение, поражение в правах, начало литературной славы, хроническое безденежье), а потом с преданной женой.

Тут и нищета и болезни, и смерти двоих деточек, и вся эта мешкотная российская политика и болото литературного быта, и четырехгодичное скитание по заграницам, которое супруги предприняли, чтобы скрыться от кредиторов, а, главное, от тиранообразных домашних.

Потому что главное – не тексты, а опыт, помогающий чему-то в жизни: преодолению обстоятельств, нестандартным ходам, мудрости понимания жизненного устройства.

Но оказывается, что всё это работает, опять же, только в современной литературной ситуации, так как кормить семью и себя – гораздо важнее.

Поэтому литературных знакомств, вечеров и лавровых венков в воспоминаниях Анны Григорьевны – море, а собственно «литературных материй» почти нет. А если и упоминается, то без особых проникновений.

И не потому, что она не понимает писательского ремесла и не знает, как подступиться к его описанию, так как уж если с регулярными приступами падучей ничего справлялась, то сливки «вымысла и смысла» и вовсе не бином Ньютона.

Тем не менее, писательские обстоятельства Анна Григорьевна использует только внешне, как какие-нибудь верстовые столбы, отсчитывающие сколько там ФМ до смерти осталось.

Заграница — это «Идиот» и о нём чуть больше, чем про остальные, так как тяжело давался.
Да и обстоятельства не способствовали.
Мелькает «Подросток», вот муж уже обдумывает «Бесов», которые, затем, многократно переписывает, а вот уже едет в Москву о публикации «Братьев Карамазовых» договариваться (так как сначала надо договориться и аванс получить и лишь потом за диктовку или писанину садиться), значит, близок конец, неотвратим и печален.

И всё время приходится с вялотекущим ужасом существования бороться и его перебарывать, когда он через край.
Так как, с одной стороны, совершенно незаслуженные сложности и беды, которые любого бы сдвинули, а, с другой, помнишь ведь всё время, что это гений всех времён и народов, и тогда не вдвойне незаслуженно било, а просто до седьмого неба какого-то, вместо того, чтобы беречь и народным достоянием (всемирным) объявлять.
И это даже не вопиющая несправедливость, но какое-то беспричинное самоуничтожение мира, если он не может со своими главными праведниками управляться.

А вдруг гений только через вот такое только и возникает, да через вершки перекатывается?

Ну, то есть, тяжёлое существование и сложности выше среднего — не обязательно гарантируют создания великих книг, но как же без большой беды большим-то книгам состояться-выстояться?
Падучая, опять же.

Но через эти обстоятельства какие-то частности в энергетических сгущениях книг Достоевского, тем не менее, начинают проясняться.

И оттого что Анна Григорьевна ведёт себя как идеальная героиня романов своего мужа (на поверхности она сдержана и спокойна, но реальность оказывается иной, если находить в примечаниях мемуарные свидетельства о том же самом других свидетелей), и потому что ФМ изображается ей тоже ведь внутри своего органического мира, как готовый продукт самого себя.

Она, конечно, взятая им в малолетстве и под себя ненароком воспитанная, целиком и полностью его творение, поэтому любые оценки и описания того, что было, подаются Анной Григорьевной с родного голоса, который вполне узнаваем даже и в таком дистиллированном количестве.

Начиная свои мемуары незадолго до семидесятилетия (их она писала с 1911 по 1916, умерла в 1918-м), она хотела также оставить работу, посвященную тому, как реальность преобразовывается писателем в особенности художественных текстов и что именно в его романах взято из известной ей действительности – семейного быта, «случаев из [совместной] жизни», черточек характера и взаимных привычек.

Кажется, Анна Григорьевна не написала такой работы или же не успела закончить её, как и мемуары (целиком так до сих пор и не опубликованные), но штука в том, что на бессознательном уровне моменты близости (жены и мужа, писателя и читателя, россиянина и потребителя переводов) всё равно считываются и это какое-то поразительное, до сих пор поражающее меня свойство всего, что с Достоевским связано.

И я много раз записывал, как это возникло ещё в школе, когда «Братьев Карамазовых» читал. Или на первом курсе университета, когда бежал домой к недочитанной книге и возле правого (?) уха какой-то открывший тоннель чувствовал, убегавший прямо в Скотопригоньевск.

И даже место это, Северозападское, помню, где вестибулярное ощущение это мне открылось – как раз посредине промежутка между остановкой и нашей пятиэтажкой, возле пункта приёма стеклотары, ныне перестроенного в продуктовый магазин.

С тех пор оно меня не оставляет, превращая любое соприкосновение с ФМ в каскады живых объёмов, потому что, конечно, оно именно что на бессознательном уровне действует – а это значит, что сюжет важен также, как ритм и интонация, вызывающие явления вполне физической природы, влияющей на физиологию.

Потому что обычно XIX век застревает в нашем восприятии на уровне засиженного и захватанного дагерротипа и свечных нагаров, дремучести народной и отсталого образа жизни (причём не только «простых людей», но любого человека, вплоть до императорской фамилии), который надо учитывать, чтобы, через него, интенционально к себе пробраться, а у Достоевского не нужно продираться ни через какие века и законченное прошлое – у него же всё сразу же вываливается в твоё собственное послезавтра.

В то, каким ещё только будешь, так как он сегодня тебя чуть-чуть подправит, подштрихует, дабы более не стушёвывался.

Очень жалко, что я раньше не читал этих воспоминаний г-жи Достоевской, чётких, простых и прямолинейных, буквально классических – с её преданностью мужу-писателю, ставшую такой же архетипической для тысяч писательских жён, какой стали для русской и советской интеллигенции правила жизни и поведения, созданные и заповеданные Толстым.

Они ведь так и не встретились теперь никогда.

Хотя были на одной лекции Соловьева в одном помещении, но друг друга не увидели, настолько их содержание лекции поглотило. Видимо, очень внимательно слушали, а Страхов из друг другу не представил.

Впрочем, со Страховым, первым биографом ФМ, который, затем Достоевского «обвинил» в педофелийке и прочем сладострастии, так что Анне Григорьевне пришлось уже после смерти обоих (в 1913-м) коллективное опровержение публиковать, совершенно перпендикулярный сюжет.

Книгу я за ночь прочёл, в один присест и был это тот самый исключительный (в ситуации с ФМ) случай, когда непридуманное захватило сильнее придуманного – так как я взялся за воспоминания Анны Григорьевны на пять минуток, чтобы посмотреть место, как он ей «Игрока» диктовал, но влип и прочёл до конца, самого «Игрока» отложив напоследок.

Сначала было интересно как познакомились и он ей диктовал.
Потом как признавался, женихался.
Потом как его домашние её тиранили.
Затем как по Европам мотались.
Потом вернулись в Россию и было интересно, как они теперь отношения с родственниками будут строить.
Затем, как из рога изобилия посыпались болезни, кредиторы и прочие неприятные обстоятельства.
Вот уже и верстовые романы замелькали, Некрасов отошёл к праотцам, Пушкинскую речь закидали шапками, значит, близок конец, а это отдельный крючок интереса.

Важно было бы понять – это цепочка моих собственных крючков или оно на всех так действует?

Так как европейские паломничества и жизнь в Дрездене (Флоренции, Венеции) – как бы мой конёк, хотя, собственно говоря, почему мой?

Точно приоткрылась дверь – но не в прошлое, а в какую-то за-душевную общность, свет которой сквозь дверной косяк пробивается, да тут же закрылась.

Это, видимо, так падучая действует – промельком расширения вселенной до полной бескрайности, другое дело, что никому не понять, как и через что передача этого опыта осуществляется, но то, что она передаётся через буквы на бумаге – очевиднейшая очевидность.

Понятно только, что этой ремесленной мощью всё и преодолевается — виктимность врожденная или приобретённая, затурканность, антисемитство стихийное, славянофильство это его да православие хромоногое.

Именно поэтому и нет ничего в жизненной истории ФМ про саму литературу, что она, как тот самый переход от яви к сну, нефиксируема и неотразима, но что при этом с другими происходит, то есть со мной, в данном случае, тайна великая.

У моего Достоевского только почему-то чёлочка как у Гитлера – всё время прилизанная и набок, видимо, из-за того, что волосы жирные или же салом смазаны, а всё остальное – как с прижизненных портретов, которые давным-давно такой небылью поросли, что казалось и не пробьёшься уже, а оно вот как, значит, выходит…

Замужем за нищим и великим автором. Анна Григорьевна Достоевская о муже и о себе

Воспоминания Анны Григорьевны Достоевской издаются и переиздаются уже много лет, но известны читателю не в полном объеме. Печатались в основном или разрозненные фрагменты, или часть, относящаяся ко времени совместной жизни супругов, с несколькими выборочными главами из долгого периода жизни мемуаристки после смерти Достоевского. Объемный том, выпущенный в этом году издательством «Бослен», впервые представляет полный текст воспоминаний супруги великого писателя, к тому же с сохранением стилистических особенностей и характерной пунктуации Анны Григорьевны, что помогает читателю приблизиться к ее личности, увидеть, какой она была. Кроме того, в предыдущих изданиях эпизоды были расположены иначе, чем в рукописи, подчинены хронологическому и логическому порядку. В данной книге читатель знакомится с мемуарами в том виде, в котором они были написаны и оставлены Анной Григорьевной — как есть, без изъятий, поправок и перестановок. Для удобства читателя текст лишь разбит на части, которым даны названия, и всё, что привнесено в текст издателями, выделено конъектурными скобками. Текст дополнен фотографиями, примечаниями и выдержками из документов и мемуаров, относящихся к жизни и личности Достоевской.

Достоевская А.Г. Воспоминания. 1846–1917 / Вступ. статья, подготовка текста, примечания И.С.Андриановой и Б.Н.Тихомирова. — М.: Бослен, 2015. — 768 с., ил.

Воспоминания Анны Григорьевны интересны не только как свидетельство о жизни великого писателя из уст самого близкого ему человека. Сниткина-Достоевская — яркая, уникальная личность того времени, а потому интересна сама по себе. Вовсе не провозглашая себя феминисткой или нигилисткой, что было очень модно, она, «девушка шестидесятых годов», с малых лет мечтала о финансовой независимости: «У меня постоянно, всю мою жизнь, было одно только страстное желание, это иметь свой кусок хлеба, иметь возможность не обременять семью, а быть самой ей полезной, стать самой на ноги и в случае нужды суметь найти себе деньги». Получив профессию стенографистки, молодая Анна Сниткина сразу вышла замуж за Достоевского, и стать профессионалом в этой сфере ей не удалось — чудовищная, доходящая до комического ревность ее супруга не позволяла ей стенографировать посторонних. Тем не менее кипучая энергия, практичность, самостоятельность и предприимчивость Анны Григорьевны помогли найти иное поприще — она стала первой в России успешной женщиной-книгоиздателем. Тридцать восемь лет она занималась изданием книг своего мужа и не только постепенно расплатилась с огромными долгами, гнетущими Достоевского со смерти старшего брата, но и смогла начать зарабатывать и откладывать. Как пишет в воспоминаниях ее дочь Любовь, «из всех идей, за которые боролись женщины, желая освободиться, моя мать выбрала лишь истинно благородные — а именно труд и независимость». Достоевская подробно разбирает в своих воспоминаниях все аспекты и сложности книгоиздательской сферы в России того времени, много пишет о своей библиографической и музейной работе. Ее мемуары — панегирик интеллектуальному труду, ныне столь обесцененному, и прекрасный источник информации для тех, кто хочет изучить эти аспекты с исторической точки зрения. Рассказывая о себе без хвастовства, часто подшучивая над собой и своими слабостями, она предстает как умная деловая женщина «с безупречной коммерческой репутацией», исполненная чувства собственного достоинства.

В мемуарах ярко высвечивается отношение Анны Григорьевны к Федору Михайловичу: «Культ мужа был содержанием, смыслом, целью ее существования, воздухом, которым она дышала до последних дней своей жизни», — пишет одна из мемуаристок. Пережив Достоевского на тридцать шесть лет, все эти годы вдова посвятила увековечению его памяти и распространению его произведений. Через воспоминания Анны Григорьевны становится понятна разница в характерах и жизненных ценностях супругов: она была человеком земным, практическим, сосредоточенным на бытовых, житейских вопросах. Через эту призму перед нами предстает Федор Михайлович — человек, напротив, отвлеченных мыслей, непрактичный, рассеянный. Вот что она пишет о том адском периоде, когда он не мог побороть свою игроманию: «Все рассуждения Федора Михайловича по поводу возможности выиграть на рулетке при его методе игры были совершенно правильны, и удача могла быть полная, но при условии, если бы этот метод применял какой-нибудь хладнокровный англичанин или немец, а не такой нервный, увлекающийся и доходящий во всем до последних пределов человек, каким был мой муж». Даже о любви своей, безусловной, всепрощающей и пронесенной через всю жизнь, Анна Григорьевна пишет рассудочно, аналитически: «…Я безгранично любила Федора Михайловича, но это была не физическая любовь, не страсть, которая могла бы существовать у лиц, равных по возрасту. Моя любовь была чисто головная, идейная. Это было скорее обожание, преклонение перед человеком, столь талантливым и обладавшим такими высокими душевными качествами. Это была хватавшая за душу жалость к человеку, так много пострадавшему, никогда не видевшему радости и счастия…» Долгий счастливый брак, несмотря на постоянные житейские, финансовые и личные проблемы, — лучшее доказательство того, что в данном случае противоположности оказались двумя идеальными половинами.

В своих мемуарах Анна Григорьевна предстает талантливым автором — ее честные и живые зарисовки полны юмора, ярких деталей, тонкого понимания человеческой натуры, благодарности за всё хорошее, что выпало на ее долю. Некоторые заметки представляют собой готовые фельетоны (например, глава «Интервьюер») — с таким чудесным юмором и так красочно она рассказывает забавные эпизоды из жизни. Люди, лично знавшие Достоевскую, отзывались о ней как о веселом, жизнерадостном человеке, «хохотушке», и это свойство видеть во всем хорошее и смешное ярко проявилось в оставленных ею воспоминаниях. Например, вот так она описывает одного сватавшегося к ней пианиста: «Увидев рояль, артист попросил позволения „попробовать его тон“ и великолепно сыграл какую-то большую пьесу, в тогдашнем оглушительном тоне, заставив меня трепетать за струны моего рояля». Или подшучивает над собой: «По обычаю всех русских путешественниц, берущих в дорогу массу ненужных вещей и забывающих необходимые, и у меня вещей была масса»; «У многих женщин существует нелепая привычка, чтобы сохранить какую-либо бумагу, деньги, драгоценность, спрятать их в „верное место“ и немедленно забыть, где это „верное место“ находится. Эта привычка была и у меня, и преимущественно насчет денег, которые я тоже прятала в „верные места“ и иногда их долго не находила. Я даже в шутку говорила моим наследникам, чтоб они, после моей смерти, непременно тщательно пересмотрели все мои вещи, и уверяла, что в награду они найдут или сотенную бумажку или какую-нибудь облигацию, которую я запрятала, да так и не нашла».

По свидетельствам знакомых и родных Анны Григорьевны, «она умело улавливала в жизни и людях элемент смешного и выявляла его в комическом изображении», «отличалась даром картинного воспроизведения всего того, что видела и наблюдала в окружающей жизни. Стоит ей выйти на улицу, на рынок, с самой будничной целью, и она все подметит: не только крупное событие, яркую сцену, но и мелкие, но характерные подробности». Всё это есть в ее воспоминаниях. Одна из частей мемуаров, не публиковавшихся ранее, посвящена посетителям вдовы после смерти писателя. Забавные и ироничные зарисовки («анекдоты» в прежнем смысле этого слова) живописуют, каких людей притягивает чужая слава. Анна Григорьевна, вкусившая славу мужа после его смерти и совершенно к ней не готовая, рисует таких посетителей язвительно и живо, показывая всю нелепость и неуместность подобных встреч: «… были посещения, которые казались мне ненужными и непонятными, а некоторые лица своими речами и поступками волновали и даже пугали меня, так что первый месяц после смерти мужа, в моих воспоминаниях, представляется мне как нечто вроде кошмара». Приходили выпрашивать денег, просить прощения за надуманные оскорбления, устраивать жизнь «беспомощной» вдовы, читать ей нотации и даже предлагать помощь в воспитании детей писателя, которые «принадлежат не вам одной, а на них имеет неотъемлемые права вся Россия». Анна Григорьевна с присущими ей трезвостью ума и житейским здравомыслием отсекала безумные требования попрошаек, обманщиков, выдумщиков и людей, обвинявших ее и Достоевского в своих бедах и несчастьях. Приходили к ней и люди, «будто бы когда-то знававшие Федора Михайловича», и рассказывали «подробности его жизни, совершенно не соответствовавшие его характеру, называли события, которые с ним никогда не случались, и приписывали ему мысли, которые он никогда не имел». Разговоры с поклонниками таланта Достоевского раздражали вдову не только тем, что те нередко искажали факты, но и тем, что «они почему-то подозревали, что я неверно понимаю произведения моего мужа и недостаточно признаю глубину его таланта; поэтому они старались мне его растолковать, объяснить и возвысить его в моих глазах. По-моему, это был совершенно напрасный труд, так как едва ли кто на свете так высоко ценил его талант, как ценила я». Анна Григорьевна не лукавит и не лицемерит, когда так говорит, — она, зачитывавшаяся с детства книгами Достоевского, имевшая семейное прозвище «Неточка Незванова» и чуть не захлебнувшаяся от восторга, узнав, что станет стенографисткой своего самого любимого писателя, а затем прожившая с ним четырнадцать лет, издававшая его произведения и, наконец, создавшая музей его памяти. Действительно, вряд ли в те годы кто-то другой ценил самого Достоевского и его книги так же высоко, как его жена.

Не только юмор и жизнелюбие наполняют мемуары Достоевской. Встречается много пронзительных страниц о горестях, испытаниях, человеческой подлости, с которыми ей пришлось столкнуться как при жизни мужа, так и после его смерти. Со всей откровенностью пишет она обо всех своих пограничных состояниях, до которых доводили ее то родственники мужа, то он сам своей ревностью, непрактичностью и игрой на рулетке, то — уже во вдовье время — люди, завидовавшие или считавшие себя обиженными Достоевским.

До глубины души трогают страницы, описывающее состояние Анны Григорьевны сразу после смерти мужа, например, после назначения ей пенсии как вдове большого писателя: «Прочитав письмо и горячо поблагодарив Н.С. Абаза за добрую весть, я тотчас пошла в кабинет мужа, чтоб порадовать его доброю вестью, что отныне дети и я обеспечены, и только, войдя в комнату, где лежало его тело, вспомнила, что его уже нет на свете, и горько заплакала». Долгие месяцы после кончины Достоевского длилось состояние полубезумия, когда ей казалось, что она сама придумала, что муж ее умер, а на самом деле он жив: «С этой ночи мысли о моей „болезни“ меня не покидали и для меня началась какая-то двойственная, мало понятная для меня жизнь: днем я была, по-видимому, здравомыслящим и даже деловитым человеком, ясно сознававшим свое положение и свою невозвратную утрату; поздно ночью я принималась мечтать о том, что никакого несчастья со мной не произошло, что это только мои болезненные грезы и что, в конце концов, разум вернется и наступит счастливая жизнь».

Впрочем, даже в полубезумии Анна Григорьевна сохраняла трезвость и ясность рассудка, и именно эти качества, а также ориентированность на быт и решение житейских проблем, включенность в жизнь здесь и сейчас — главная черта мемуаров и самой личности Достоевской.

В процессе прочтения книги становится ясно, что в этой противоположности непрактичному и возвышенному мужу заключался секрет их удивительной совместимости. Сама Анна Григорьевна, переиначивая слова Василия Розанова, так объясняла крепость и удивительность их союза: «…мы с мужем представляли собой людей „совсем другой конструкции, другого склада, других воззрений“, но „всегда оставались собою„, нимало не вторя и не подделываясь друг к другу, и не впутывались своею душою — я — в его психологию, он — в мою, и таким образом мой добрый муж и я — мы оба чувствовали себя свободными душой. Федор Михайлович, так много и одиноко мысливший о глубоких вопросах человеческой души, вероятно, ценил это мое невмешательство в его душевную и умственную жизнь, а потому иногда говорил мне: „Ты единственная из женщин, которая поняла меня!“ (то есть то, что для него было важнее всего). Его отношения ко мне всегда составляли какую-то „твердую стену, о которую (он чувствовал это), что он может на нее опереться или, вернее, к ней прислониться. И она не уронит и согреет“».

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Достоевская Анна Григорьевна

А́нна Григо́рьевна Достое́вская (урождённая Сниткина; 30 августа [11 сентября] 1846, Санкт-Петербург, Российская империя — 9 июня 1918, Ялта, Крым) — вторая жена Ф. М. Достоевского (с 1867 года), мать его детей. Известна как издательница и публикатор творческого наследия своего мужа, библиограф и автор ценных воспоминаний, а также как одна из первых филателисток России.

Содержание

Биография

Родилась в Санкт-Петербурге, в семье мелкого чиновника Григория Ивановича Сниткина (1799—1866) [6] и его супруги Анны Николаевны, урождённой Марии Анны Мальтопеус (Милтопеус; Miltopaeus) (1812—1893), уроженки города Турку в Финляндии. С детства зачитывалась произведениями Достоевского. Слушательница стенографических курсов. С 4 октября 1866 года в качестве стенографистки-переписчицы участвовала в подготовке к печати романа «Игрок» Ф. М. Достоевского [6] . Достоевский никогда до этого не диктовал свои произведения, а писал их сам. Такой метод работы был ему не привычен, но по совету приятеля А. П. Милюкова он вынужден был прибегнуть к новому способу письма, чтобы окончить роман в срок и выполнить договорные обязательства перед издателем Ф. Т. Стелловским. Работа стенографистки превзошла все его ожидания. 15 февраля 1867 года Анна Григорьевна стала женой писателя, а через два месяца Достоевские уехали за границу, где оставались на протяжении более четырёх лет (до июля 1871 года).

По пути в Германию супруги остановились на несколько дней в Вильне. На здании, расположенном на том месте, где находилась гостиница, в которой останавливались Достоевские, в декабре 2006 года была открыта мемориальная доска (скульптор Ромуальдас Квинтас) [7] . Об этой знаменитой поездке написан роман «Лето в Бадене» (1981), где Анна Григорьевна выступает главным действующим лицом.

Направившись на юг, в Швейцарию, Достоевские заехали в Баден, где сперва Фёдор Михайлович выиграл на рулетке 4000 франков, но не мог остановиться и проиграл всё, что с ним было, не исключая своего платья и вещей жены. Почти год они жили в Женеве, где писатель отчаянно работал, и иногда нуждались в самом необходимом. В 1868 году у них родилась первая дочь Софья, которая умерла в возрасте трёх месяцев. В 1869 году в Дрездене у Достоевских родилась дочь Любовь.

В 1871 году Достоевский навсегда бросил рулетку [6] . По возвращении супругов в Петербург в 1871 году у них родился сын Фёдор. Начался самый светлый период в жизни романиста в горячо любимой семье, с доброй и умной женой, которая взяла в свои руки все экономические вопросы его деятельности (денежные и издательские дела) и скоро освободила мужа от долгов. Анна Григорьевна обустроила жизнь писателя и вела дела с издателями и типографиями, сама издавала его сочинения. В 1875 году родился сын Алексей, ушедший из жизни в 1878 году. Писатель посвятил супруге свой последний роман «Братья Карамазовы» (1879—1880) [6] .

В год смерти Достоевского в 1881 году Анне Григорьевне исполнилось 35 лет. Вторично замуж не выходила. После смерти писателя собирала его рукописи, письма, документы, книги, личные вещи, мебель и фотографии. В 1889 году собрание из более 1000 наименований было помещено в хранилище «Музей памяти Ф. М. Достоевского» в Историческом музее в Москве [8] . К тому времени в России существовали только Пушкинский и Лермонтовский литературные музеи, организованные в Санкт-Петербурге в 1879 и 1883 году соответственно.

Анна Григорьевна составила и издала в 1906 году «Библиографический указатель сочинений и произведений искусств, относящихся к жизни и деятельности Ф. М. Достоевского» и каталог «Музей памяти Ф. М. Достоевского в императорском Российском историческом музее имени Александра III в Москве, 1846—1903» [9] . Её книги «Дневник А. Г. Достоевской 1867 год» (опубликован в 1923 году) и «Воспоминания А. Г. Достоевской» (опубликованы в 1925 году) являются важным источником для биографии писателя.

Зимой 1917—1918 года жила в лечебном корпусе Сестрорецкого курорта, работая над рукописями. Умерла Анна Григорьевна в Ялте в голодном военном 1918 году. Через 50 лет, в 1968 году, её прах с Поликуровского кладбища был перенесён в Александро-Невскую лавру и захоронен рядом с могилой мужа [6] .

• Софья Фёдоровна (22 февраля 1868 — 12 мая 1868),
• Любовь Фёдоровна (1869—1926),
• Фёдор Фёдорович (16 июля 1871—4 января 1922),
• Алексей Фёдорович (10 августа 1875 — 16 мая 1878).

Достоевская и книгоиздательство

Анна Достоевская весьма успешно занималась изданием и распространением книг мужа, став одной из первых российских женщин своего времени в сфере предпринимательства. При этом она провела исследование рынка и вникала в детали книгоиздательства и книжной торговли [10] .

Анна Григорьевна издала семь полных собраний сочинений Ф. М. Достоевского [11] . Правнук писателя Дмитрий Андреевич Достоевский (род. 1945) писал: «Благодаря всё возрастающему интересу к Достоевскому и умелому ведению подписки, все издания быстро и полностью расходились» [12] . В 1911 году из-за резкого ухудшения здоровья и решения заняться воспоминаниями о писателе Анна Григорьевна продала права на издание сочинений Ф. М. Достоевского издательству «Товарищество издательского и печатного дела А. Ф. Маркс», оставив за собой авторские права и распространение книг [12] .

В бурные революционные годы многие рукописи и документы писателя были утеряны. Судьба белового и чернового вариантов рукописей романа «Братьев Карамазовых», завещанных Анной Григорьевной обоим внукам, после 1917 года до сих пор неизвестна [13] . В 1929 году материалы коллекции «Музея памяти Ф. М. Достоевского» перешли в музей-квартиру Ф. М. Достоевского в Москве.

Достоевская и филателия

Является одной из первых известных женщин России, увлекавшихся филателией. Начало её коллекции было положено в 1867 году, в Дрездене. Поводом для этого послужил спор между Анной Григорьевной и Фёдором Михайловичем о женском характере. Писатель однажды во время прогулки высказал сомнение в способности женщины к долгому и упорному напряжению сил для достижения цели:

Этот спор меня почему-то раззадорил, и я объявила мужу, что на своём личном примере докажу ему, что женщина годами может преследовать привлекшую её внимание идею. А так как в настоящую минуту никакой большой задачи я пред собой не вижу, то начну хоть с занятия, только что тобою указанного, и с сегодняшнего дня стану собирать марки.

Сказано — сделано. Я затащила Фёдора Михайловича в первый попавшийся магазин письменных принадлежностей и купила («на свои деньги») дешёвенький альбом для наклеивания марок. Дома я тотчас слепила марки с полученных трёх-четырех писем из России и тем положила начало коллекции. Наша хозяйка, узнав о моем намерении, порылась между письмами и дала мне несколько старинных Турн-Таксис и Саксонского Королевства. Так началось мое собирание почтовых марок, и оно продолжается уже сорок девять лет… От времени до времени я хвалилась перед мужем количеством прибавлявшихся марок, и он иногда посмеивался над этой моей слабостью. (Из книги «Воспоминания А. Г. Достоевской».) [14]

Свою коллекцию почтовых марок Анна Григорьевна пополняла всю жизнь. Как она отмечала в своих «Воспоминаниях», она не купила ни одной марки за деньги, а лишь использовала те, что были сняты ею с писем или подарены. К сожалению, дальнейшая судьба этой коллекции неизвестна [15] [16] .