1812 год воспоминания воинов русской армии

24-25 октября 2012 года в Государственном историческом музее-заповеднике «Горки Ленинские» прошла научно-практическая конференция, посвящённая Отечественной войне 1812 г. Представляем статьи наших сотрудников из сборника статей участников конференции(Музейный сборник №16). В центре внимания авторов – различные аспекты Отечественной войны 1812 г.

Савинов Александр Михайлович, главный научный сотрудник ГИМЗ «Горки Ленинские», кандидат исторических наук

Иностранные мемуары об Отечественной войне 1812 года.

Российскому читателю всегда было интересно знать, как выглядела война с «другой стороны», с каким настроением переходили Неман наши тогдашние противники, чего ждали они от этого похода, что чувствовали, вступая в схватки с русскими войсками, и что испытали на нелегком пути отступления из Москвы.

За рубежом первые воспоминания французов и их союзников по русской кампании стали появляться вскоре после завершения военных действий в пределах Российской империи. Уже в 1814 г. в Париже увидели свет мемуары военного врача Р. Буржуа и капитана Э. Лабома, через три года были опубликованы воспоминания интенданта М.Л. де Пюибюска, главного хирурга Великой армии Д.Ж. Ларрея т.д. На первых порах россиянам приходилось знакомиться с этими произведениями на языке оригинала, т.к. в течение всего XIX века переводы их на русский язык носили единичный характер. И только с наступлением XX столетия, с приближением 100-летнего юбилея Отечественной войны на страницах печатных изданий появилось большое количество воспоминаний, дневников, записок, писем участников и свидетелей тех событий. Тогда же три российских историка: А.М. Васютинский, А.К. Дживелегов и С.П. Мельгунов подготовили сборник «Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев», который до сего дня остается самым крупным собранием иностранных мемуаров о войне 1812 года. Как это часто бывало в те времена, сборник вышел без научно-справочного аппарата. Причем авторы-составители пошли на это сознательно, объясняя свое решение желанием «поставить авторов лицом к лицу с читателем без всякого посредничества. Пусть эти люди, высокообразованные и полуграмотные, знатные и совсем простые, умные и глупые, раздраженные и добродушные, — говорят без помехи, кто как умеет. Пусть через много десятков лет воскреснут их симпатии и антипатии во всей их чистоте»(1) . Однако не следует забывать, что мемуары это не только увлекательное чтение. Мемуары, при всех особенностях этого вида литературного жанра, еще и ценный исторический источник, способный восполнить те, порой небольшие, но очень важные факты, которые не вошли, да и не могли по понятным причинам войти в документы официального характера. Свидетельства современников донесли до нас детали, хранящие «вкус и запах времени», делающие картину событий более полной. Ведь ни одна официальная реляция не передаст мысли солдата перед сражением, ужас человека при виде накатывающейся конной лавы или нестерпимые муки голода и холода при отступлении. Все это можно найти только в мемуарах.

Составители справедливо отметили, своеобразие материала, в котором «чуть ли не каждая строка требовала бы подстрочного комментария». Память ли подводила авторов, или желание приукрасить события брало верх над стремлением к истине, но практически у каждого мемуариста встречаются неточности или ошибки в датах, фамилиях, нумерации частей и т.д. Особенно не удавались французам названия русских населенных пунктов, которые иногда дополнительно искажались при переводе на русский язык. Или, например, температура воздуха. В третьей части сборника авторы часто обращают внимание на стоявшие в ноябре – декабре 1812 года морозы и называют температуру: 22 градуса, 25 градусов и т.д. Но ведь они пользовались термометрами Реомюра. И 25 градусов по Реомюру по Цельсию будут уже все 30.

Конечно, специалисты, имевшие дело с мемуарами, подходили к ним критически, а неискушенному читателю приходилось все принимать на веру.

В преддверии 200-летия Отечественной воны 1812 г. Государственная публичная историческая библиотека Российской Федерации решила переиздать «Французов в России», и меня попросили написать вступительную статью и комментарии к воспоминаниям, а также составить указатели имен и географических названий.

Хронологически мемуары, составившие две книги, охватывают полгода – от переправы Великой армии через Неман в июне 1812 г. до декабря, когда французы покинули территорию России. И весь этот материал делится на три части. Первая из них посвящена событиям июня–августа 1812 г. от вступления Великой армии на русскую землю до Смоленского сражения. Во второй части помещены воспоминания периода августа–начала ноября: взятие Смоленска, Бородинское сражение, пребывание французов в Москве, возвращение в Смоленск. Завершающая часть — это время ноября–декабря, от оставления Наполеоном Смоленска до трагических для французской армии событий на Березине и выхода остатков наполеоновских войск из пределов Российской империи.

Состав авторов сборника мемуаров весьма представителен. Среди более чем восьмидесяти человек, чьи воспоминания включены в данное издание, — один министр, два маршала, двенадцать генералов, сорок офицеров в чине от су-лейтенанта до полковника, восемь нижних чинов (часть из которых в ходе кампании выслужила офицерские чины), шесть военных врачей, четыре военных чиновника, двое придворных, постановщик театральных спектаклей и две актрисы, два эмигранта-торговца и один пастор. Среди авторов воспоминаний преобладают французы, но также имеются итальянцы, немцы, поляки, швейцарцы, голландцы и бельгийцы.

Особенностью сборника является то, что тексты мемуаров помещены в нем не в полном изложении. Они фрагментарно включены в разделы, на которые в соответствии с последовательностью событий поделен сборник. Например, «Переход через Неман», или «От Вильно до Витебска», «Шевардинский редут», «Бородино», «Пожар Москвы» и пр. В результате получилась мозаичная, но достаточно полная картина событий, разворачивавшихся на просторах России во второй половине 1812 года.

Составители сборника во вступительной статье, объясняя принципы отбора текстов, указывали, что «выбрали из массы материала наиболее интересные в историческом и бытовом отношении страницы» (2) , поэтому большая часть воспоминаний посвящена действиям группировки наполеоновской армии под командованием самого императора, имевшим место на линии Неман – Вильно – Витебск – Смоленск – Москва и в обратном направлении от Москвы до Немана. Не остались без внимания события в районе Полоцка, где 1-й отдельный корпус генерала П.Х. Витгенштейна, сражавшегося против 2-го и 6-го армейских корпусов Великой армии. В небольшом фрагменте, автором которого является маршал Э.Ж. Макдональд, повествуется о наступательной операции 10-го армейского корпуса в направлении Рига – Двинск. Совсем неосвещенным остался южный театр войны, где саксонцам Ш.Л. Рейнье и австрийцам К.Ф. Шварценберга противостояла 3-я Западная армия генерала А.П. Тормасова.

Начальные разделы публикации открывают перед читателем завораживающую картину: стройные колонны пехоты, в мундирах самых разных цветов, поднимающая клубы пыли кавалерия, сотни артиллерийских запряжек – все это стекается к местам, выбранным для переправы через Неман. Один из мемуаристов, лейтенант Ц. Ложье из корпуса итальянского вице-короля весьма достоверно описывает эйфорию, царившую в рядах солдат и младших офицеров на начальном этапе войны. Первоначально для них это была «блестящая и приятная военная прогулка» (3). Французские солдаты не представляли себе и даже не задумывались, куда их ведут их командиры. Им было достаточно знать, что они выступили «в защиту справедливости», а во главе их армии — великий император, одержавший немало громких побед. Таким образом, впереди их ожидают успех и слава. И только наиболее прозорливые из них сумели разглядеть с высоты «неманского обрыва» трагические последствия еще не начавшейся кампании. Так, пророчески прозвучали слова Огюста Коленкура о могиле, ожидавшей французов за Неманом (4). Хотя не исключено, что эти слова генерал А.Б. Дедем вложил задним числом в уста несчастного Коленкура, когда история уже все расставила по своим местам.

Авторы воспоминаний в один голос говорят о трудностях форсированных переходов по российскому бездорожью, о нехватке продовольствия и фуража, о массовом падеже лошадей. В мемуарах достоверно описана повседневная походная жизнь армии с ее заботами о ночлеге, о хлебе насущном; с нехитрыми забавами, вроде ловли диких гусей или дрессировки медведей.

Первой крупной батальной сценой, включенной в издание, стал бой 7-го пехотного корпуса генерала Раевского с частями первого армейского корпуса Великой армии под Салтановкой 11(27) июля. В этом фрагменте, принадлежащем перу барона Жиро де л’Эн, адъютанта командира 4-й дивизии пехоты, отчетливо проявились особенности описания сражений, свойственные многим французским мемуаристам.

Они, как правило, преуменьшают численность своих войск и преувеличивают силы противника. Так, по мнению Жиро в бою при Салтановке дивизия генерала Дессэ «почти одна выдержала напор 25000 человек князя Багратиона» (5), хотя на самом деле соотношение сил Раевского и Даву в том бою было 17 тысяч против 21,5 тысяч. Объективный в своих мемуарах маршал Гувьон Сен-Сир допускает ту же погрешность при подсчете сил накануне первого Полоцкого сражения. Наполеон, по сведениям врача беседовавшего с ним на острове Святой Елены, уверял, что в Бородинском сражении он с 90 тыс. человек наголову разбил 250-тысячную русскую армию (6), в то время как силы обеих армий при Бородино были примерно равны.

Вообще вопрос о победе в том или ином сражении (по крайней мере, до занятия Наполеоном Москвы) авторами мемуаров решается однозначно: если русские отступили, значит, успех сопутствовал французам. И действительно на первых порах русская армия, уступая превосходящим силам противника, с арьергардными боями отходила вглубь страны. В этих условиях оставить поле сражения, но задержать противника на сутки, даже на несколько часов, для русских было равносильно победе, платить за которую приходилось очень высокую цену. Так было 2(14) августа при Красном, где небольшой отряд генерала Д.П. Неверовского сдерживал рвущуюся в незащищенный Смоленск конницу И. Мюрата. То же происходило пятью днями позже в деле при Валутиной Горе, когда русский арьергард под командованием генерала П.А. Тучкова в течение многих часов удерживал перекресток дорог, обеспечивая соединение 1-й и 2-й Западных армий.

Центральному событию войны, Бородинскому сражению, посвящены фрагменты мемуаров 14 авторов. Описание собственно боя дано мемуаристами достаточно достоверно, и если при этом встречаются неточности или разночтения, то они относятся более всего к деталям: времени того или иного эпизода, нумерации частей, фамилиям участников сражения.

Неодинаково оценивают авторы результаты Бородинской битвы. Все они уверены в победе Великой армии, однако, степень полноты этой победы в восприятии французских мемуаристов разная. Так, префект императорского двора Л.Ф. Боссе, который весь день сражения находился при ставке Наполеона и не принимал непосредственного участия в битве, высказывается категорично: «Как бы там ни было, но победа была полная, настолько полная, что русская армия ни одной минуты не могла поверить в возможность отстоять свою столицу» (7).

Более сдержанно рассуждает об итогах баталии генерал Ж. Рапп, получивший при Бородино свое 22-е ранение: «День кончился; пятьдесят тысяч человек легли на поле битвы… Мы захватили пленных, отняли несколько орудий, но этот результат не вознаграждал нас за потери, которых он нам стоил» (8). Некоторые авторы мемуаров склонны даже осуждать Наполеона за бездеятельность во время боя, как это сделал Л. Гриуа: «Если бы он употребил те решительные приемы, которые дали ему столько побед, если бы он только показался солдатам и генералам, чего бы только он не сделал с такою армией в подобный момент! Может быть, война закончилась бы на берегах Москвы» (9).

Описанию московского пожара 1812 г. посвящено много страниц настоящего сборника. Причем, некоторые авторы напрямую связывали начало грабежей в городе с поджогами москвичами жилых домов, складов и торговых лавок. «Солдаты совсем не грабили, пока не убедились, что поджигают сами русские, — пишет Ложье. – Разве можно назвать преступлением то, что они захватывают вещи, никому больше не нужные, которые сгорят и в которых они, всего лишенные, крайне нуждаются» (10). Но если принять это оправдание мародерства, придется поверить, что «всего лишенные» французы «крайне нуждались» в картинах, церковной утвари, женских салопах и прочем. А именно такие вещи чаще всего упоминаются мемуаристами в качестве военной добычи. Так, сержант гвардейской пехоты А.Ж. Бургонь, описывая содержимое своего ранца, перечисляет костюм китаянки, женскую амазонку для верховой езды, серебряные картины, обломок креста с колокольни Ивана Великого, бриллиантовую орденскую звезду, медали, золотые и серебряные безделушки (11).

Но среди всеобщего разгула грабежей и насилия находилось место человеколюбию и милосердию. Два мемуариста – Э. Лабом и А. Делаво – не сговариваясь, повествуют о французском солдате, который обнаружил на кладбище женщину с новорожденным ребенком и в течение многих дней кормил ее и помогал ей.

Заключительная часть сборника посвящена самым трагическим страницам истории похода Наполеона в Россию – отступлению Великой армии. И здесь откровенно и правдиво отражены героизм и самоотвержение, страдания и лишения, нравственное падение и жертвенность наполеоновских солдат. Именно эта обнаженность и достоверность являются основным достоинством сборника воспоминаний иностранцев о походе в Россию в 1812 году.

1. Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. Ч. 1 – 2. М., 2012. С. 27.

6. Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. Ч. 3. М., 2012. С. 490.

7. Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. Ч. 1 – 2. М., 2012. С. 217.

Воспоминания французов о Бородино

Накануне сражения
Ночь перед Бородинской битвой: французская армия, с одной стороны, с нетерпением ожидала предстоящей победы (а в том, что предстоящее сражение завершится удачно для Наполеона и его армии, практически никто не сомневался). Так, генерал Гриуа говорит о «шумной радости», царившей всю ночь: «Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота, вызываемые веселыми рассказами самых отчаянных, слышались их комически-философские рассуждения относительно того, что может завтра случиться с каждым из них…»

С другой же стороны, французская армия страдала от отсутствия самых необходимых вещей. Так, лейтенант Ложье вспоминает: «Всю эту ночь мы принуждены были провести на сырой земле, без огней. Дождливая и холодная погода резко сменила жары. Внезапная перемена температуры вместе с необходимостью обходиться без огня заставила нас жестоко страдать последние часы перед рассветом. Кроме того мы умирали от жажды, у нас недоставало воды, хотя мы лежали на влажной земле».

Ход битвы: «еще ни разу не приходилось видеть такой резни»
Говоря о самом Бородинском сражении, или битве при Москве, как его принято называть в Европе, практически все офицеры наполеоновской отмечают необычайное ожесточение, которое царило на поле боя, и ощущение непрекращающейся резни невероятных масштабов, превзошедшей собой все известные до того момента битвы.

Читать еще: Можно ли заранее поминать годовщину смерти

Например, один из адъютантов Наполеона генерал Рапп в своих мемуарах пишет: «Пехота, кавалерия с ожесточением бросались друг на друга в атаку из одного конца боевой линии в другой. Мне еще ни разу не приходилось видеть такой резни». О том же пишет и французский капитан Франсуа: «Я участвовал не в одной кампании, но никогда еще не участвовал в таком кровопролитном деле и с такими выносливыми солдатами, как русские».

Наиболее активные бои велись за редуты, поэтому именно там участникам сражения представлялись самые страшные картины. Вот как описывает адъютант принца Евгении Лабом отбитую у русских позицию: «Внутренность редута была ужасна; трупы были навалены друг на друга, и среди них было много раненых, криков которых не было слышно; всевозможное оружие было разбросано на земле; все амбразуры разрушенных наполовину брустверов были снесены, и их можно было только различить по пушкам…». Ему вторит и Брандт: «Редут и его окрестности представляли собой зрелище, превосходившее по ужасу все, что только было вообразить. Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений, — все это исчезало под искусственным холмом из мертвых и умирающих, средняя высота которого равнялась шести-восьми человекам, наваленным друг на друга. Перед моими глазами так и встает лицо одного штабного офицера, человека средних лет, лежавшего поперек русской гаубицы с огромной зияющей раной на голове. При мне уносили генерала Огюста де Коленкура; смертельно раненный он был обернут в кирасирский плащ, весь покрытый красными пятнами. Тут лежали вперемешку пехотинцы и кирасиры, в белых и синих мундирах, саксонцы, вестфальцы, поляки…»

Практически все французские мемуаристы отмечают чрезвычайную активность артиллерии при Бородине. Главный хирург Великой армии Ларей даже отмечал, что «раны, полученные в этом сражении, были тяжелые, так как почти все они были причинены артиллерийским огнем… Большая часть артиллерийских ран требовала ампутации одного или двух членов».

В течение первых двух суток Ларрей провел более 200 ампутаций, а ведь было множество полковых хирургов! Вионне де Маренгоне, один их офицеров Великой армии, пишет в своих воспоминаниях о том, что, осматривая рвы и своей батареи, обнаружил такое множество ядер, осколков гранат и картечи, что вокруг располагался «плохо убранный арсенал». Ложье также упоминает, что по приказу Наполеона было велено переворачивать трупы офицеров, из чего выяснилось, что большинство убито картечью.

Генерал Гриуа, командовавший резервной кавалерией французов при Бородине, вспоминает, что «пули, ядра, гранаты и картечь градом сыпались» на его полки и «делали большие борозды в рядах». Особенно же страдали соседствующие с ним вюртембергские кирасиры, «на которых будто больше сыпалось снарядов»: «…каски и латы, сверкая, взлетали над всеми рядами», — пишет генерал.

Еще более «впечатляющее» свидетельство о результатах действия русской артиллерии оставил лейтенант Мишель Комб: «…стараясь увидеть что-нибудь в окружавшем нас облаке дыма и пыли, я почувствовал как кто-то схватился обеими руками за мою ногу и цеплялся за нее с крайними усилиями. Я уже был готов освободить себя ударом сабли от этого крепкого объятия, как увидел молодого, замечательно красивого польского офицера, который, волочась на коленях и устремив на меня свои горящие глаза, воскликнул: «Убейте меня, убейте меня, ради Бога, ради Вашей матери!». Я соскочил с лошади и нагнулся к нему. Чтобы обследовать ране, его наполовину раздели, а затем оставили, так как он не в состоянии был выдержать переноски. Разорвавшаяся граната отрезала ему позвоночник и бок; эта ужасная рана, казалось, была нанесена острой косой. Я вздрогнул от ужаса и, вскочив на лошадь, сказал ему: «Я не могу помочь Вам, мой храбрый товарищ, и мой долг зовет меня». «Но Вы можете убить меня, — крикнул он в ответ, — единственная милость, о которой я прошу Вас». Я приказал одному из моих стрелков дать мне свой пистолет… и, передав заряженное оружие несчастному, я удалился, отвернув голову. Я все же успел заметить, с какой дикой радостью схватил он пистолет, и я не был от него еще на расстоянии крупа лошади, как он пустил себе пулю в лоб…»

Среди этих ужасных воспоминаний французов и итальянцев несколько странно смотрятся воспоминания немецкого офицера Тириона, рассуждающего об удивительной сущности боя: «Странное и удивительно явление – современный бой: две противные армии медленно подходят к полю сражения, открыто и симметрично располагаются друг против друга, имя в 140 шагах впереди свою артиллерию, и все эти грозные приготовления исполняются со спокойствием, порядком и точностью учебных упражнений мирного времени; от одной армии до другой доносятся громкие голоса начальников; видно, как поворачивают против вас дула орудий, которые вслед затем понесут вам смерть и разрешение; и вот, по данному сигналу, за зловещим молчанием внезапно следует невероятный грохот – начинается сражение».

Конечно, среди ужасов битвы находится место и для смешных моментов: «Часто случается, что в самое серьезное дело врывается комичный элемент, — вспоминает один из французских офицеров, — Молодые солдаты пользовались обстоятельствами, чтобы покинуть опасные ряды под предлогом доставки на перевязочный пункт раненых товарищей… Вот собралось несколько человек, чтобы нести легкораненого товарища; к их несчастью, им пришлось проходить мимо маршала Лефевра, который командовал гвардией и был около нас… «Виданное ли дело, чтобы эти проклятые солдаты вчетвером несли Мальбрука? На места!» — крикнул он им, прибавляя еще более энергичные эпитеты. Они повиновались; но что было еще смешнее, так это то, что раненый герой нашел достаточно силы, чтобы подняться и дойти до перевязочного пункта…»

Недовольство Наполеоном
Конечно тот факт, что при таких страшных потерях и таком напоре русская армия не только не была разгромлена, но еще и отступила в полном порядке, не мог не раздражать французских офицеров. Главной причиной этого сами французы часто называли недостаточную активность императора. «Мы не имели счастья видеть его таким, как прежде, — писал генерал Лежён, — когда одним своим присутствием он возбуждал бодрость сражающихся в тех пунктах, где неприятель оказывал серьезное сопротивление и успех казался сомнительным. Все мы удивлялись, не видя этого деятельного человека Маренго, Аустерлица и т.д. и т. д. Мы не знали, что Наполеон был болен и что только это не позволяло ему принять участие в великих событиях, совершавшихся на его глазах единственно в интересах его славы. Между тем татары из пределов Азии, сто северных народов, все народы Адриатики, Италии, Калибрии, народы Центральной и Южной Европы – все имели здесь своих представителей в лице отборных солдат. В этот день эти храбрецы проявили свои силы, сражаясь за или против Наполеона; кровь 80 000 русских и французов лилась ради укрепления или ослабления его власти, а он с наружным спокойствием следил за кровавыми перипетиями этой ужасной трагедии. Мы были недовольны, суждения наши были суровы.

Лежёна поддерживает и генерал Гриуа: «Я уверен, что если бы использовано было одушевление войск, если бы движения их были целесообразны и атаки единодушны, сражение вышло бы решительное, и русская армия была бы уничтожена. И такого успеха можно было добиться в 9 часов утра после взятия большого редута. Общий натиск на русскую армию, поколебленную этим блестящим успехом, вероятно, загнал бы ее в бывший у нее с тылу лес, в котором были проложены только узкие тропинки. Но для этого было необходимы присутствие императора; он же оставался все время на одном месте правого фланга со зрительной трубой в руке и не показывался вдоль остальной цепи. Если бы он употребил те решительные приемы, которые дали ему столько побед, если бы он показался солдатам и генералам, чего бы только он не сделал с такою армией в подобный момент! Может быть, война закончилась бы не берегах Москвы. Такие мысли приходили на другой день офицерам и старым солдатам при виде количества пролитой крови: неприятель уступил нам несколько миль опустошенной страны, и надо было опять сражаться».

После битвы
На долю французской армии выпало и еще одно страшное испытание – ночевать на поле сражения. Воды, дров, провианта все также было недостаточно, даже при условии, что численность армии сократилась на треть, и солдаты, ка вспоминает лейтенант Ложье, были вынуждены рыться «не только в мешках, но и в карманах убитых товарищей, чтобы найти какую-нибудь пищу».

Но хуже всего пришлось тем, кому было приказано заночевать на своих позициях. Вот, что капитан Брандт вспоминает об этой страшной ночевке: «Нам приказано было расположиться на этом самом месте, посреди умирающих и мертвых У нас не было ни воды, ни дров, зато в патронницах у русских найдена была водка, каша и иная провизия. Из ружейных прикладов и обломков нескольких фургонов удалось развести огни, достаточные для того, чтобы пожарить конину – основное наше блюдо. Для варки супа приходилось снова спускаться за водой к речке Колоче. Но вот что было ужаснее всего: около каждого огня, как только блеск его начинал прорезывать мрак, собирались раненые, умирающие, — и скоро их было больше, чем нас. Подобные призракам, они со всех сторон двигались в полумраке, тащились к нам, доползали до освещенных кострами кругов. Одни, страшно искалеченные, затратили на это крайнее усилие последний остаток своих сил: они хрипели и умирали, устремив глаза на пламя, которое они, казалось, молили о помощи; другие, сохранившие дуновение жизни, казались тенями мертвых! Им оказана была всякая возможная помощь не только доблестными нашими докторами, но и офицерами и солдатами. Все наши биваки превратились в походные госпитали».

1812 год воспоминания воинов русской армии

Издательство и автор выражают глубокую признательность за содействие в подборе иллюстраций Государственному Бородинскому военно-историческому музею-заповеднику, Музею-панораме «Бородинская битва», Государственному музею А. С. Пушкина и особенно художнику-баталисту А. Ю. Аверьянову.

В эпоху 1812 года ремесло военных считалось в России самым почетным; русский офицер — «дворянин шпаги» — стоял в глазах общества чрезвычайно высоко. Тот, на кого «промыслом Небесным» была возложена обязанность служить в армии, ощущал себя избранником Божьим. «Теперь я чувствовал себя уже в другой сфере, светлой, просторной, высокой; я уже воин, я защитник отечества, говорил сам себе. О! Может ли быть что лучше военной службы?» — вспоминал один из офицеров той поры. Атмосфера всеобщего обожания, окружавшая военных, запечатлена в полушутливом стихотворении знаменитого в те годы поэта и ветерана Наполеоновских войн С. Н. Марина:

Традиция почитания «детей Марса» складывалась на протяжении всего XVIII столетия, а в XIX веке, в период Наполеоновских войн, престиж человека в мундире лишь укрепился. В эти годы Россия, впрочем, как и все западноевропейские государства, придерживалась активного баланса во внешней политике. «Человек с репутацией пацифиста» (выражение английского историка Д. Чандлера) был вообще не в моде. Так, главу военного ведомства тогда ни в коем случае не называли министром обороны, а военным министром. В душе, конечно, все понимали, что самая справедливая война — это «война национальная», за собственные владения, но кто бы захотел увидеть неприятеля под окном своего дома? Да и набираться боевого опыта, воюя в своих «пределах», откровенно считалось нерасчетливым. «Метода ведения войны в собственных границах вообще не выгодна», — утверждал генерал П. И. Багратион в 1812 году. Поэтому свои интересы каждый старался отстаивать как можно дальше от рубежей Отечества. И это сделалось тем более необходимым с той поры, как на престол во Франции вступил великий полководец и государственный деятель Наполеон Бонапарт. «Видит Бог, он не был голубем мира!» — восклицал французский писатель А. Кастелло. Стендаль, знаменитый современник «неистового корсиканца» и один из первых его биографов, заметил, что Наполеон был сыном своего времени и «осчастливить человечество не входило в его намерения». Внешнеполитическое кредо «горделивого властелина Европы» выражалось лаконичными фразами. Одну из них он позаимствовал у Фридриха Великого: «Большие батальоны всегда правы». Вторая — была сформулирована и приведена в действие им самим: «Государство, которое не приращивает территории, теряет их».

В этих условиях русская армия, располагавшая «большими батальонами», вопреки первоначально миролюбивым устремлениям Александра I, встала под ружье. Помимо французской экспансии российский император был побуждаем к войне Англией, заверившей русское правительство, что заключит мир с Наполеоном, если Россия не выполнит долг союзника и не вступит в войну на континенте. В этом случае европейский «эквилибр», нарушенный в Западной Европе, поставил бы Россию, лишь недавно «прорубившую окно» к соседям, в затруднительное положение: Англия, и без того господствовавшая на морях, была для русских основным торговым партнером. Ввиду того, что в те времена главным условием внешней политики было «дружить не с кем-то, а против кого-то», император России не мог не оценить пугающей перспективы англо-французского союза.

Кроме того, включенная в систему большой европейской политики, Россия не могла остаться безучастным зрителем того, как Наполеон, по образному выражению современника, «разделывал королей» по соседству, тем более что династические интересы короны были тесно связаны с рядом фамилий владетельных домов Германии. Отказаться от владений короны, пусть даже за пределами Российской империи, означало по тем временам расписаться в собственном бессилии и навлечь бедствия на свое собственное государство и подданных со стороны более предприимчивых соседей, а их у России хватало: Польша мечтала вернуть себе земли «по Днепру и Западной Двине», Швеция — Балтийское море и Прибалтику, Турция — Крым, Персия — Грузию.

Читать еще: Как поминать самоубиенных на 9 дней

Н. Митаревский Воспоминания о войне 1812 года

Воспоминания о войне 1812 года

Остановились вблизи Малоярославца, не доходя до него. Только что начала заниматься заря, отрядили туда егерские полки и от пехотных полков стрелковые взводы. Вскоре открылась ружейная пальба. В Малоярославце ночевали уже французы. Полки Либавский и при нем поручик с четырьмя орудиями и Софийский с штабс-капитаном и четырьмя орудиями свернули направо и пошли к городу. Псковский же полк и Московский, при котором я находился со своими четырьмя орудиями, пошли прямо, вступили на Калужскую дорогу и стали на ней против заставы: Псковский на левой, а Московский на правой стороне, в виду и близко города. При нас находился и наш дивизионный командир, генерал Капцевич.

В городе продолжалась ружейная перестрелка; выстрелы то удалялись от заставы, то приближались; пули ружейные залетали к нам и свистели. Открылась с нашей стороны пушечная пальба с правой стороны, потом с левой стороны стреляла наша батарейная артиллерия по мосту, через который неприятели проходили в город. С возвышенностей за городом и рекой начали стрелять из орудий и французы; сначала стреляли по нашим батареям, потом начали бросать гранаты и в полки, при которых я находился. Так как они стреляли по нас с отдаленной позиции, то гранаты большей частью разрывало в воздухе, но падали они около нас больше осколками, которыми убило и ранило несколько людей и лошадей.

Долго мы стояли под выстрелами, ничего не делая и завидуя находившимся впереди: по крайней мере, там хотя убьют или ранят, так недаром. К тому же было мокро и холодно, огней не велено было раскладывать, да и есть нечего было: наши съестные припасы были в одном месте, при штабс-капитане, я же, отделившись, ничего с собой не захватил, почему и взял у солдат несколько сухарей и грыз их. Время подходило к обеду, когда мой денщик, по распоряжению нашего дядьки, принес мне полный котел каши с курами, которых солдаты достали где-то в деревне. Кушанья принесено было столько, что я съел самую незначительную часть, а остальное отдал фейерверкерам. Когда поел, то как будто согрелся и закурил трубку.

Во все это время гранаты летали к нам беспрестанно, а впереди шла пальба пушечная и ружейная. Часу, может быть, в первом с французской стороны канонада очень усилилась, ружейная пальба быстро подвигалась к заставе. Наши войска показались, отступая из города по дороге и по сторонам, а вслед за ними выходили французы и выстраивались. Генерал Капцевич приказал Московскому полку двинуться вперед, чему я обрадовался, подумав: «Пусть лучше убьют в деле, чем на месте», – и скомандовал: «Батарея, вперед!» Генерал Капцевич возразил: «Не надо артиллерии, пусть артиллерия остается на месте!» Это меня сконфузило, я подошел к нему и только сказал: «Позвольте, ваше превосходительство…» – как он крикнул: «Не надо артиллерии! Я сказал, не надо, пусть артиллерия остается – и ту заберут, что там…» По своей неопытности я еще не видел никакой опасности, почему и обратился к стоявшему подле меня майору, батальонному командиру, и просил его взять меня с собой. Он подошел к генералу Капцевичу и сказал: «Ваше превосходительство! Позвольте нам взять артиллерию: где же мы будем, что допустим погибнуть своим орудиям?» И тогда Капцевич позволил взять артиллерию, прибавив: «Берите, только осторожнее…»

Батальоны двинулись скорым шагом и немного разошлись. Я и со мной батальонный командир, большого роста молодчина, понуждали лошадей ехать рысью, и хотя они были утомлены да и орудия тяжело было везти по пашне, но все-таки мы довольно ушли вперед от батальонов и, не доезжая Малоярославца, заняли позицию на левой стороне Калужской дороги, против самого выезда.

Наша пехота все отступала от города, отстреливаясь, а французы в больших массах выходили из города и строились в колонны. Я скомандовал: «С передков долой, передки отъезжай!» И только что лошади поворотили, как французы сделали по нас из ружей залп. Залп пришелся больше по ездовым и лошадям, прикрывавшим собой людей при орудиях. Несколько ездовых было ранено, а больше лошадей, одна из них и совсем упала; произошло расстройство. Как ни были утомлены лошади, но их запрягали, и они перепутались в постромках. Я приказал заряжать орудия картечью, а сам бросился приводить в порядок лошадей. Только что привел их в порядок, как французы устремились на нас, а тут подошли и наши батальоны. Поверив прицел, скомандовал я первое «пали!», но у канонира, стоявшего с пальником, до того дрожала рука, что он не мог фитилем попасть в затравку. Это был видный из себя солдат, вновь к нам поступивший и находившийся в первый раз в деле. Батальоны же, поравнявшись с орудиями, остановились и смотрели на нас. Мне стало и досадно, и стыдно. Я вырвал у канонира пальник и, оттолкнув его, смело приложил пальник к затравке. Выстрел был удачный, и так как неприятели были довольно близко, то он уложил целый ряд французов; потом второй, третий, четвертый выстрел, и так далее. Все выстрелы были очень меткие, французов клали целыми рядами, и у них тотчас же произошло замешательство.

Видя это, пехотные, не только офицеры, но и солдаты, кричали: «Браво! Славно! Вот так их! Еще задай! Хорошенько их! Ай, артиллеристы, ай, молодцы!» При этих возгласах люди мои раскуражились и работали действительно молодцами – живо и метко; мне оставалось только говорить: «Не торопись, не суетись», указывать направление и изредка поверять их. Французы подались назад, частью по дороге, а частью начали прыгать через заборы и плетни, где и засели в прилегавших к ним садах и в находившемся там же довольно большом двухэтажном деревянном доме, и начали осыпать нас пулями. В это время подъехал конногвардейской артиллерии полковник Козен с четырьмя орудиями, поставил их в промежуток между моими, и так как другой батальон полка и два моих орудия были немного левее, он оставил при конных орудиях офицера, а сам уехал. Стали действовать восемь орудий, а французов почти прогнали как из садов, так и из дома, и пули начали уже летать не так часто.

Левее от нас, с французской стороны, раздался пушечный выстрел, и первым ядром повалило у меня лошадь; потом другой, третий и так далее, метко попадая в нас. Мы обратили туда все наши восемь орудий и начали стрелять, слева же от нас подъехала еще батарейная рота нашей бригады, и вскоре мы заставили французов замолчать.

В это время показалась наша армия, на правой стороне от нас, пришедшая из-под Тарутина. Часть ее отделилась и прошла за нами, на наш левый фланг. Сзади нас не было уже видно никаких войск в резерве: все введены были в дело. Сделай неприятели еще дружный напор до прихода армии – нам бы не устоять против их многочисленности; опоздай несколькими часами наша армия из-под Тарутина, то они могли бы занять Калужскую дорогу. Неприятели делали еще попытки прорваться, но подкрепление пришло впору, и трудно уже было им справиться с нами. Приметно было, что французы под Малоярославцем не так бойко и быстро шли, как под Смоленском и Бородином, – там они смело шли на наши многочисленные батареи, а тут как будто ощупью наступали и подавались назад от нескольких картечных выстрелов. Видно, они помнили урок, заданный им под Бородином. Тут же от их нескольких корпусов отделались только наш 6-й корпус генерала Дохтурова и отряд генерала Дорохова. Действовали уже и подоспевшие войска, стреляли наши батальоны Московского полка, а 2-й батальон тронулся было в штыки, но не догнал французов и возвратился на место. Время подходило к вечеру;

канонада начала затихать, продолжалась только в городе ружейная перестрелка. Гвардейская артиллерия уехала, а я остался с четырьмя орудиями. В это же время возвратились посланные мной за зарядами первые выстреленные ящики.

Пальба затихла. С самого полудня начал показываться в городе дым, а вскоре весь город был в огне: горели дома, церкви, заревом нас совершенно освещало. Расставили впереди пикеты, а остальным людям приказано было прилечь. Легли колоннами, как стояли, положа головы один на другого, ружья имели каждый при себе. Мои люди тоже прилегли, кто куда попал. Земля была мокрая, и не на чем было прилечь. Я сел, прислонившись спиной к колесу орудия, а голову склонил на тупицу и так задремал.

Спустя немного времени поднялась ружейная перестрелка, а потом изредка и пушечные выстрелы. Люди повскакивали. При свете зарева перестрелка продолжалась с полчаса и потом затихла; через несколько времени опять поднялась. При этом люди не вставали, и я сидел у колеса не подымаясь. Перестрелка продолжалась довольно долго. Рассказывали, что первая перестрелка произошла оттого, что пробежала корова между аванпостными часовыми, подняла шум, и началась пальба; вторая от того, что наш ефрейтор, разводя часовых, наткнулся на французского, тот выстрелил, и опять поднялась стрельба. Эти пустые случаи стоили, может быть, сотни человек с каждой стороны. Несмотря на перестрелку впереди, люди спали, и при этом все-таки ранено несколько спящих. Я у колеса окончательно заснул и спал, пока не продрог, что случилось скоро: ночью сделалось порядочно холодно да к тому же я весь был мокрый.

Пришли лошади с водопоя и привезли сена. Лошадей не отпрягали, а оставили в упряжи, оборотив уносных к дышловым головами, а у коренных, везших ящики, опустили оглобли и задали им корму. Я приказал зарядить орудия картечью, а часовых поставить с готовыми пальниками; велел под ящиком постлать сена, лег на него в мокрой шинели и приказал еще прикрыть себя сверху. Таким образом, я согрелся и спал до самого света.

Когда меня разбудили, то сказали, что пехота идет назад. Мы оправили лошадей и тронулись сбоку колонны. Французы нас заметили и начали бросать гранаты с возвышенности за городом. Гранаты разрывало в воздухе и около нас. Тут я рассмотрел, что в пехоте офицеры и солдаты были мне незнакомы: они были из другого корпуса, кажется генерала Милорадовича. Спросил я у старшего фейерверкера: что это значит? Он отвечал, что ночью наш полк ушел назад, а на его место пришел другой. На мой вопрос, почему он меня тогда не разбудил и не дал мне знать, он сказал, что не хотел будить. Вероятнее же всего, что как он, так и все люди спали, ибо все были очень изнурены.

Пехота колонной пошла назад прямо полем, а мы повернули на дорогу, и я присел на лафетный ящик. Сидя на нем, находился я в каком-то странном полусознательном состоянии: смотрел и слышал, но все как будто путалось и мешалось в голове, впрочем, я находился в приятном настроении духа. Мне представлялся нынешний день в прошедшем – трудный переход, дождь, голод и бессонница, сражение, счастливо целый день выдержанное, в настоящем – довольно спокойное сидение на лафете, а в будущем – спокойный сон на соломе, – все это производило приятное ощущение. Хотя ночью, казалось, я и довольно спал, зарывшись в сено, но так как я был мокр, голоден и холоден, то это был не сон, а какая-то забывчивость.

Два орудия тащились запряженные по три лошади, все ящики – по две. У орудия, на котором я сидел, было испорчено колесо, а правило перебито ядром так, что висело и держалось лишь с одной стороны на оковке. Целый день во время сражения была мрачная погода, с какой-то слякотью и небольшим ветром, который относил дым и вместе с ним огарки от картузов на орудия и людей. Орудия, от самых дул до затравок, до того закоптились, что были черно-сизого цвета. Огарки от картузов садились людям на шинели, портупеи и лица, так что все походили на трубочистов; я, верно, был таким же. Вскоре дошли мы до места расположения армии. Так как наш 6-й корпус трудными переходами и сражением в течение целого дня был утомлен, то для отдыха назначили ему стать сзади, в резерв. Прошедши с орудиями поперек линий выстроенных корпусов, пришлось проходить и по линии гвардейского корпуса.

Корпус или отряд, возвращавшийся со сражения с признаками участия в деле, обращал на себя всеобщее внимание. Не участвовавшие в деле солдаты и особенно офицеры смотрели с расположением на потрудившихся и завидовали оставшимся в живых счастливцам. Они любопытствовали и приставали с вопросами, особенно видя ощутимые признаки жаркого дела. Так было и с нами. Солдаты расспрашивали солдат, а офицеры с расспросами подходили ко мне. Но я был в таком расположении духа, что, кажется, только и отвечал: «да» и «нет». Послышалось мне, что кто-то из офицеров сказал: «Экой медведь!» Несмотря, однако ж, на рассеянность, я все же заметил кучку гвардейских солдат, смотревших на нас; один из них, указывая рукой на орудия, сказал: «Уж эти и видно, что поработали, – вишь, как рылы-то позамарали!» Эти простые слова чрезвычайно были мне приятны.

Читать еще: Как поминают на третий день

Вскоре я нашел свою роту; там горели огни и подавали обед, что было очень кстати. Поел я с большим аппетитом и, не вдаваясь ни в какие расспросы, залег спать. Армия простояла на месте целый день. Проснувшись, я увидел штабс-капитана, писавшего рапорт об убитых, раненых и вообще обо всех потерях. Потери были порядочные в людях и лошадях. У меня оказалось много раненых лошадей. Офицеры остались целы, у одного только поручика немного оцарапало ногу. Порчи в артиллерии было немного. Вообще отделались довольно счастливо. Сделано было представление к награде об офицерах и нижних чинах. Как и прежде, в списке были проставлены старшие впереди, а меня и прапорщика, как младших, поместили после всех.

Я думал, что мне придется остаться, как и за Бородино, без всякой награды: такая, видно, моя участь. Нежданно-негаданно явился вестовой Московского полка, спросил меня и сказал, чтобы я пожаловал к полковому командиру. Я пошел. Командир сидел у огня со своими офицерами, которых всего-навсего осталось восемь человек, да солдат сотни две с небольшим. Приказал он адъютанту читать бумагу, где, как оказалось, было представление меня к награде, и очень хорошей. Когда адъютант прочитал, то командир спросил меня: «Довольны ли вы?» Мне оставалось только поблагодарить его.

По представлению полкового командира и так как дело происходило в виду самого дивизионного командира, генерала Капцевича, я, не имея еще ничего за отличие, получил прямо Владимира с бантом. Поручик и штабс-капитан тоже получили Владимира, последний уже имел его за Турецкую кампанию. Таким образом, наша рота получила три Владимирских креста, а нижним чинам дали несколько Георгиевских.

Бородино через 52 дня после битвы. //Воспоминания Ф. Глинки, русского поэта, участника войны 1812 года./RP/

В заключение центральной исторической темы сегодняшнего дня, отрывок из мемуаров Федора Николаевича Глинки «Очерки Бородинского сражения (Воспоминания о 1812 годе)», описывающий картину того, что из себя представляло Бородинское поле во время отступления французской армии от стен Москвы.

Бородино через 52 дня после битвы. //Воспоминания Ф. Глинки, русского поэта, участника войны 1812 года

Наполеон оставил Москву. Войска его, разбитые под Малым Ярославцем, спешили захватить большую Смоленскую дорогу, и некоторые колонны взошли на нее близ Можайска. Наконец приблизились они к полю Бородинскому. Все было пусто и уныло около этого поля, жившего некогда страшною, огненною жизнью; теперь мертвого, оледенелого. Окрестные деревни сожжены; леса, обнаженные осенью и постоями войск, изредели; свинцовое небо висело над холмами полуубеленными.

И в этом могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы. Это было кладбище без гробов! Тысячи раскиданы были без погребения.

Пятьдесят два дня лежали они добычею стихий и перемен воздушных. Редкий сохранил образ человека. Червь и тление не прикасались объятым стужею; но явились другие неприятели: волки стадами сбежались со всех лесов Смоленской губернии; хищные птицы слетелись со всех окольных полей, и часто хищники лесные спорили с воздушными за право терзать мертвецов. Птицы выклевывали глаза, волки огладывали кости. В одном месте, к стороне Семеновских редантов, 20 000 тел лежали лоском в виде мостовой! Остовы лошадей, с обнаженными ребрами, искрошенное оружие, разбитые барабаны, каски, сумы, опрокинутые фуры без колес, колеса без осей, оледенелые пятна крови и примерзлые к земле, разноцветные лохмотья мундиров разных войск, разных народов: вот убранство поля Бородинского! Горецкие и Шевардинские курганы и большой центральный люнет стояли, как запустелые башни, ужасными свидетелями ужасного разрушения. В сумерках вечерних и при бледном мерцании луны зрение обманывалось: казалось, что на вершинах оставленных батарей мелькали изредка образы человеческие. Это действительно были люди — мертвые, окостенелые! Захваченные стужею и прижатые грудами трупов к парапетам, они, мертвецы на страже мертвых, стояли прямо и мутными глазами глядели в поле. Ветер шевелил на них пестрые лохмотья одежд и придавал неподвижным вид какой-то мгновенной жизни, обманчивого движения. Но на этом поле смерти и уничтожения среди целого народа мертвецов был один живой! Сотни подобных ему несчастливцев, отстонав на берегах Стонца, пошли сетовать и умирать на берега Сетуни. Этот остался верным Бородинскому полю<30>.

«Кто ты?» — спросили французы, услышав близ большой дороги свой родной язык. — «Я несчастный половинный человек, половинный мертвец! За восемь недель перед этим ранен я на великом побоище. Картечь раздробила мне обе ноги. Когда я пришел в себя, была уже ночь и никого не было в поле. Я ползал по берегам ручья, питаясь травою, кореньями и сухарями, которые находил в сумах убитых. На ночь залезал я в остовы лошадей и прикладывал их свежее мясо к своим свежим ранам. Этот пластырь чудесно исцелял мои язвы! Свыкшись с остротою русского воздуха, я окреп и почувствовал в себе некоторую силу. Кровь не текла более из ран моих. Но я был один, один живой между тысячами мертвых. По ночам, правда, оживало это поле: какие-то странствующие огоньки блуждали по нем в разных направлениях. Это были баталионы волков, приходивших кормиться остатками баталионов наших. Я бил штыком о кремень, по временам сжигал понемногу пороху и тем отгонял от себя неприятелей. Да зачем им и добиваться меня! У них была богатая трапеза и без моих еще не остывших костей! Отчужденный от мира живого, от людей с теплою кровью, от движения гражданского, я наконец присмотрелся к своим неподвижным товарищам. Для них уже не существовало время, которое тяготело надо мною. С исходом каждого дня я клал по одному штыку солдатскому в приметное место, и вот уже их 50 с тех пор, как я здесь одиночествую. Если ночью пугали меня волки, то днем радовало присутствие собак, из которых некоторые удостаивали меня своими ласками, как будто узнавали во мне хозяина поля Бородинского. Эти стаи собак набегали из соседственных селений, но людей нигде не видно было. Иногда в тишине длинных, бесконечных русских ночей сдавалось мне, что где-то закипало сражение, сыпалась дробью перестрелка; какие-то звуки неясные, отдаленные, какие-то голоса мимолетные, глухой гул из России народов Европы.

Правительство озаботилось освободить поля русские от трупов, которые, без сомнения, удвоили бы заразу, если б их оставили до теплых весенних дней. И вот в одну ночь, в одну длинную морозную ночь небо над застывшим полем Бородинским окатилось красным заревом. Жители Валуева, Ратова, Беззубова, Рыкачева, Ельни и самого Бородина, предуведомленные повесткою от земского суда, выползли из своих соломенных нор и, с длинными шестами, топорами и вилами, отправились на поле Бородинское, где уже работали крестьяне окольных волостей.

Длинные ряды костров из сухого хвороста и смольчатых дров трещали на берегах Стонца, Огника и Колочи. Люди с почерневшими от копоти лицами, в грязных лохмотьях, с огромными крючьями, валили без разбора тела убиенных на эти огромные костры. И горели эти тела, и густые облака тучного беловатого дыма носились над полем Бородинским. На тех кострах горели кости уроженцев счастливых стран, Лангедока и Прованса, кости потомков древних французских рыцарей, старинных князей, новых графов и генералов новой империи французской, потомков древних феодалов, сильных баронов германских, кости гренадер, егерей и мушкетеров французских и железных людей Наполеоновых. И горели, прогорали и разрушались кости вооруженных орд двадцати народов нашествия! Горели кости людей, которых возврата на родину, в благовонные рощи Италии, на цветущие долины Андалузии, так нетерпеливо ожидали отцы и матери в великолепных замках и невесты у брачного алтаря!

Вековечные титулы, отличия, порода, знатность — все горело! И ужели не было существа, которое бы уронило слезу любви на эти кости врагов и соплеменников?

Но вот, под заревом пожара небывалого, при блеске костров, являются два лица на поле Бородинском. То была женщина, стройная, величавая, то был отшельник, облаченный в схиму. Оба в черных траурных одеждах. У нее блестит на груди крест, на нем везде видны символы смерти — изображения черепа и костей адамовых. Между костров огненных, по берегам молчащего Огника идут они, молчаливые, ночью, под бурею. Она с запасом своих слез; он с фиалом святой воды и кропильницею. И плачет и молится жена, и молится и окропляет водою жизни смиренный отшельник, живой мертвец, тех мертвецов безжизненных. И вот чьи слезы, чьи благословения, под ризою черной осенней ночи, под бурею, раздувающею костры, напутствуют в дальний, безвестный путь тех потомков древних рыцарей, тех генералов и герцогов, тех великанов нашего времени, которые, по какому-то непонятному, обаятельному действию исполинской воли чародея, пришли с своими войсками, с своими колоннами, чтоб положить кости на русской земле и предать те кости на пищу русскому огню, и отдать пепел тех костей на рассеяние ветрам подмосковным. И тот отшельник, схимник соседственного монастыря, и та женщина, вдова генерала Тучкова, среди исполнителей обязанности общественной были единственными представителями любви, высокой христианской любви!

На одной из батарей Семеновских (на среднем реданте) Маргарита Тучкова, отказавшись от всех прав (а их так было много!) и притязаний на счастье мирское, сняв светлые одежды мирянки и надев черные монахини, построила храм Христу Спасителю и устроила общину, в которой живут и молятся смиренные инокини. Под сводом этого храма, на левой стороне, стоит памятник Александру Тучкову, и в нем сохраняется икона Божией Матери. С этою иконою был он во всех походах до Бородинского сражения, и во всех походах сопровождала его супруга, до смерти верная и по смерти с ним неразлучная!

И горели кости князей и герцогов и остатки эскадронов и обломки оружия с зари вечерней до утренней, и солнце застало поле Бородинское поседевшим от пепла костей человеческих.

Прошла зима. Теплые весенние дожди напоили окрестности Можайска, и высоко росли травы и прозябения на местах великого побоища. Поселяне говорили между собою: «Земля наша стала сыта!» А чиновники местной полиции, сверяя донесения сотских, сельских старост и волостных писарей, выводили валовый итог:

1812 год. Воспоминания воинов русской армии Сборник

Наименование: 1812 год. Воспоминания воинов русской армии

фото: При отсутствии фотографии, подробные фото предоставляются по запросу или после первой ставки на аукционе

Большой выбор детских книг, классики, собраний сочинений и многое другое

Важно! В описании к лоту указана примерная стоимость доставки, прошу уточнять стоимость доставки конкретной книги ДО покупки.

Смотрите другие мои лоты

Вопросы, связанные с интересующим Вас лотом задавайте до покупки, в разделе Задать вопрос продавцу!

Покупатель, купивший лот, первым выходит на связь в течение 3 дней и высказывает свои предпочтения по способам оплаты и доставки!

В наличии более 50 тыс книг, поэтому книги стоимостью до 200 руб не проверяются внутри и могут иметь дефекты — возможно присутствие надрывов, загрязнений или отсутсвие страниц внутри блока. Если заранее не запрашивалось подробная проверка книг, претензии не принимаются, если запрашвиается подробная проверка всех старниц книги это увеличивает срок отпарвки книг.

Способы оплаты:
Предоплата, возможен наложенный платеж. НО покупателям с рейтингом 0 (нулевой) только предоплата.
Варианты предоплаты:
— Карта Сбербанк
— ЯндексДеньги, Webmoney, Контакт (+5%)
— Почтовый перевод Почты России (+10%) — наиболее дорогой и затратный по времени вариант оплаты.

Можем обсудить любой другой способ оплаты, возможен безналичный расчет с организациями, пакет документов предоставляется.

Доставка — почта, расходы + к цене лота. Указанные здесь расходы на пересылку являются минимальными и могут увеличиваться в зависимости от выбранных Вами опций доставки, тарифной политики Почты России, суммарного веса и расстояния. Приобретая несколько лотов, Вы можете сократить свои расходы на пересылку! Страховка — по желанию, стоимость посылки +4% от объявленной стоимости.

Обратите внимание на другие мои лоты!! Желаю успеха!

Все лоты высылаются в течение недели после получения оплаты или зачисления денег на счет.

Всем доброго времени суток! Спасибо, что обратили внимание на мои лоты.

Очень много хорошей литературы, есть детские книги, открытки, фантастика, классика, документальная литература и многое другое

ВАЖНО. ПЕРЕД ТЕМ КАК СДЕЛАТЬ СТАВКУ УТОЧНЯЙТЕ О НАЛИЧИИ КНИГИ ЧЕРЕЗ ФОРМУ ЗАДАТЬ ВОПРОС ПРОДАВЦУ, ТАК КАК КНИГИ ВЫСТАВЛЕНЫ НА НЕСКОЛЬКИХ ПЛОЩАДКАХ, СПАСИБО ЗА ПОНИМАНИЕ!

Способы оплаты:
Предоплата, возможен наложенный платеж (обязательна частичная предоплата)
Варианты предоплаты:
— Карта Сбербанк
— ЯндексДеньги, Webmoney, Контакт (+5%)

— Почтовый перевод Почты России (+10%)- наиболее дорогой и затратный по времени вариант оплаты.

В случае возникновения у Вас вопросов по лоту с удовольствием дам ответ

на конкретно поставленный вопрос. Вопросы задавайте, пожалуйста, до покупки.

После сообщения покупателя об оплате лота (на e-mail) и получения всей суммы

обязуюсь в течение недели отправить лот по указанному покупателем почтовому адресу.

Гарантирую качественную упаковку.

Всё тщательно пакуется в плотный картон — порча при пересылке практически невозможна.

После отправки трек-номер предоставляется в обязательном порядке.

Спасибо за внимание и удачных торгов!

cc6bd7589e

PS. Если по каким-либо уважительным причинам Вы не можете выкупить лот,

сообщите об этом как можно раньше – я понимаю, что всё может случиться.

ИНФОРМАЦИЯ: В библиотеке более 50 000 книг, возможна подборка по интересующей тематике. Могу выслать весь список. При покупке 1000 и более книг скидка 20%, возможно рассмотрение индивидуальной цены.