Записки полкового священника митрофан серебрянский

Записки полкового священника митрофан серебрянский

«Великая Суббота. Два часа дня 16 апреля 1905 г.
Ветер всё усиливается — надежда на церковное празднество окончательно уходит.
Да и не на одно церковное: кажется, и разговляться придется сухарями.
Давно уже послали купить куличей в Харбин, но вот до сих пор посланные не вернулись, а сегодня с чаем мы доели последний кусочек чёрного хлеба.
Все-таки. даже накрасили яиц: солдаты умудрились.
Краски, конечно, нет, но они набрали красной китайской бумаги, положили её в котел, вскипятили, и получилась красная масса, в неё опустили яйца, и вот во всём отряде появилось утешение — красные яйца!

7 часов вечера. Буря продолжается.
Везде ожидают: вот-вот привезут «разговенье», а его всё нет и нет.
Из 11-й батареи долго прово-жали меня все офицеры, говорили о красоте нашего Богослужения, причём один офицер-магометанин признался, что знает наши церковные напевы, любит их и был даже регентом военного церковного хора.
Ещё раз пришлось убедиться, какого утешения и духовного наслаждения лишают себя многие русские люди, не посещая служб церковных и не изучая священных наших напевов.
Если магометанин любит наше Богослужение, то как же должен бы любить его православный христианин!

В 8.30 вечера вернулись мы домой.
В душе мучительный вопрос: где же будем прославлять Воскресение Христово?
Буря продолжается, а фанза, в которой мы живём, слишком мала.
Вдруг у меня блеснула мысль: во дворе нашем стоит довольно большой глиняный сарай с окнами; в нём устроилась теперь наша бригадная канцелярия. Иду туда.
Действительно, человек до 100 может поместиться, а для остальных воинов, которые будут стоять на дворе, мы вынем окна, и им всё будет слышно и даже отчасти видно, так как в сарае-то свечи не будут тухнуть.
Спрашиваю писарей: «А что, если у вас мы устроим пасхальную службу?»
— «Очень приятно, батюшка, мы сейчас всё уберем и выметем», — отвечают.
«Ну, вот спасибо! Так начинайте чистить, а я через час приду».

Как будто тяжесть какая свалилась с души, когда нашёл я это место.
Конечно, литургии служить нельзя: слишком грязно и тесно, но мы постараемся облагообразить насколько возможно и хоть светлую заутреню отслужим не в темноте.

Работа закипела, а я побежал в свою фанзу: надо ведь устраивать и у себя пасхальный стол для всех нас.
Стол, довольно длинный, мне раздобыли; скатертью обычно служат у нас газеты, но нельзя же так оставить и на Пасху; я достал чистую свою простыню и постлал её на стол.
Затем в средине положил чёрный хлеб, присланный нам из 6-го эскадрона, прилепил к нему восковую свечу — это наша пасха.
Рядом положил 10 красных яиц, копчёную колбаску, немного ветчины, которую мы сберегли про чёрный день еще от Мукдена, да поставил бутылку красного вина.
Получился такой пасхальный стол, что мои сожители нашли его роскошным.
В 10 часов пошел в свою «церковь», там уже все было убрано.
Принесли походную церковь, развесили по стенам образа, на столе поставили полковую икону, везде налепили свечей, даже на балках, а на дворе повесили китайские бумажные фонари, пол застелили циновками, и вышло довольно уютно.

К 12-ти часам ночи наша убогая церковь и двор наполнились Богомольцами всего отряда.
Солдаты были все в полной боевой амуниции на всякий случай: война!
Я облачился, роздал генералу, господам офицерам и многим солдатам свечи, в руки взял сделанный из доски трехсвещник, и наша сарай-церковка засветилась множеством огней. Вынули окна, и чудное пение пасхальных песней понеслось из наших уст.
Каждение я совершал не только в церкви, но выходил и на двор, обходил всех воинов, возглашая: «Христос Воскресе!»
Невообразимо чудно все пропели: «Воскресение Христово видевше. «

Правда, утешения религии так сильны, что заставляют забывать обстановку и положение, в которых находишься.
С каким чувством все мы христосовались!
Окончилась заутреня, убрали мы свою церковь, иду в фанзу. »

Записки полкового священника митрофан серебрянский

• Пасхальная утреня. Первая песнь канона Пасхи (видео)
• Канон Пасхи. Песнь 7 (аудио)
• Кондак и икос (аудио)

О. Митрофан Сребрянский, автор «Дневника», служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны.

«Великая Суббота. Два часа дня 16 апреля 1905 г. Ветер все усиливается — надежда на церковное празднество окончательно уходит. Да и не на одно церковное: кажется, и разговляться придется сухарями. Давно уже послали купить куличей в Харбин, но вот до сих пор посланные не вернулись, а сегодня с чаем мы доели последний кусочек черного хлеба. Все-таки. даже накрасили яиц: солдаты умудрились. Краски, конечно, нет, но они набрали красной китайской бумаги, положили ее в котел, вскипятили, и получилась красная масса, в нее опустили яйца, и вот во всем отряде появилось утешение — красные яйца!

7 часов вечера. Буря продолжается. Везде ожидают: вот-вот привезут «разговенье», а его все нет и нет. Из 11-й батареи долго провожали меня все офицеры, говорили о красоте нашего Богослужения, причем один офицер-магометанин признался, что знает наши церковные напевы, любит их и был даже регентом военного церковного хора. Еще раз пришлось убедиться, какого утешения и духовного наслаждения лишают себя многие русские люди, не посещая служб церковных и не изучая священных наших напевов. Если магометанин любит наше Богослужение, то как же должен бы любить его православный христианин!

В 8.30 вечера вернулись мы домой. В душе мучительный вопрос: где же будем прославлять Воскресение Христово? Буря продолжается, а фанза, в которой мы живем, слишком мала. Вдруг у меня блеснула мысль: во дворе нашем стоит довольно большой глиняный сарай с окнами; в нем устроилась теперь наша бригадная канцелярия. Иду туда. Действительно, человек до 100 может поместиться, а для остальных воинов, которые будут стоять на дворе, мы вынем окна, и им все будет слышно и даже отчасти видно, так как в сарае-то свечи не будут тухнуть. Спрашиваю писарей: «А что, если у вас мы устроим пасхальную службу?» — «Очень приятно, батюшка, мы сейчас все уберем и выметем», — отвечают. «Ну, вот спасибо! Так начинайте чистить, а я через час приду». Как будто тяжесть какая свалилась с души, когда нашел я это место. Конечно, литургии служить нельзя: слишком грязно и тесно, но мы постараемся облагообразить насколько возможно и хоть светлую заутреню отслужим не в темноте. Работа закипела, а я побежал в свою фанзу: надо ведь устраивать и у себя пасхальный стол для всех нас. Стол, довольно длинный, мне раздобыли; скатертью обычно служат у нас газеты, но нельзя же так оставить и на Пасху; я достал чистую свою простыню и постлал ее на стол. Затем в средине положил черный хлеб, присланный нам из 6-го эскадрона, прилепил к нему восковую свечу — это наша пасха. Рядом положил 10 красных яиц, копченую колбаску, немного ветчины, которую мы сберегли про черный день еще от Мукдена, да поставил бутылку красного вина. Получился такой пасхальный стол, что мои сожители нашли его роскошным. В 10 часов пошел в свою «церковь», там уже все было убрано. Принесли походную церковь, развесили по стенам образа, на столе поставили полковую икону, везде налепили свечей, даже на балках, а на дворе повесили китайские бумажные фонари, пол застелили циновками, и вышло довольно уютно. К 12-ти часам ночи наша убогая церковь и двор наполнились Богомольцами всего отряда. Солдаты были все в полной боевой амуниции на всякий случай: война! Я облачился, роздал генералу, господам офицерам и многим солдатам свечи, в руки взял сделанный из доски трехсвещник, и наша сарай-церковка засветилась множеством огней. Вынули окна, и чудное пение пасхальных песней понеслось из наших уст. Каждение я совершал не только в церкви, но выходил и на двор, обходил всех воинов, возглашая: «Христос Воскресе!» Невообразимо чудно все пропели: «Воскресение Христово видевше. » Правда, утешения религии так сильны, что заставляют забывать обстановку и положение, в которых находишься. С каким чувством все мы христосовались! Окончилась заутреня, убрали мы свою церковь, иду в фанзу. »

Из воспоминаний последнего протопресвитера русской армии и флота Георгия Шавельского

Вспоминаю. эпизод, о котором в 1913 году рассказывал мне генерал П. Д. Паренсов, бывший в то время комендантом Петергофа.

В одном из кавказских казачьих полков в 1900-х годах случилось так, что командиром полка был магометанин, а старшим врачом еврей. Пасха. Пасхальная заутреня. В церковь собралась вся полковая семья. Тут же и командир полка, и старший врач. Кончается заутреня. Полковой священник выходит на амвон со Св. Крестом и приветствует присутствующих троекратным возгласом: «Христос Воскресе!», на который народ отвечает ему: «Воистину Воскресе!» А затем священник сам целует крест и предлагает его для целования молящимся. Первым подходит командир полка, целует крест, обращается к священнику со словами: «Христос Воскресе!» и трижды лобызается с ним. За ним идут к кресту и христосуются со священником офицеры, врачи и чиновники. От священника они подходят к командиру полка и христосуются с ним. Вот подошел к кресту старший врач — еврей, поцеловал крест, похристосовался со священником, а затем подходит к командиру полка — магометанину. Этот говорит ему: «Христос Воскресе!» Еврей-врач отвечает: «Воистину Воскресе!» И магометанин с евреем, трижды целуясь, христосуются.

«Наступила минута бросить все родное…» Дневник полкового священника

О. Митрофан Сребрянский служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны в 51-м Драгунском Черниговском полку Ее Императорского высочества Великой Княгини Елисаветы Феодоровны.

11 июня 1904 года

Отец Митрофан Сребрянский

5.30 утра, пора на вокзал; играет полковая музыка: «Всадники, други, в поход собирайтесь…» Итак, наступила минута бросить все родное, что так любил, для чего тратил силы: семью[1], жену, родителей, родных, духовных детей, церковь, школу, дом, библиотеку… Ох, Боже мой, как тяжело. Больно в сердце отозвался призыв бросить все и всех и идти в путь далекий на войну.

Да, если бы не крепкая вера в святые принципы: «Вера, царь и дорогая Родина», то трудно было бы справиться с собою. Но сознание, что мы идем защищать эту «душу» русской жизни и ради этого жертвуем всем, одушевляет, и мы справляемся с собою, бодримся… Приехали на вокзал… масса народу всех званий и состояний… Господи, сколько любви, сколько искреннего сочувствия. У всех на глазах слезы, на устах молитвы и добрые пожелания.

Вот пробиваются сквозь толпу два священника, о. Соболев и Гедеоновский, о. диакон Институтский и дорогие мои Ив. Ал. и Ев. Ген. с певчими. Начался пред вагоном напутственный молебен. Все кругом плачут, слезы душат и меня. О, незабвенные минуты этой прощальной молитвы! Вот где познается, как глубоко западает утешение религии; молились все действительно от души!

Да благословит Господь устроителей молебна.

Подошел о. Аркадий Оболенский с причтом; о. Григорий говорил прочувствованное слово о святости предпринимаемого нами подвига, о необходимости бодриться, даже радоваться, что удостоились такого жребия. Кончилась молитва. Я с родными в вагоне; жена держит мою руку и смотрит в глаза мои с такой скорбью, что становятся вполне понятны слова святого Симеона Богоматери: «Тебе же Самой душу пройдет оружие!» Да, еще не сразила никого из нас японская пуля, а оружие уже прошло души наши. Оля[2], отец и мать плачут; дети, мои милые сиротки и Пясковские[3], держатся за мою рясу; и глаза всех на мне… Ох, тяжело, креплюсь, но чувствую: еще момент – и стон вырвется из груди моей и я дико, неистово разрыдаюсь…

Милая Оля, ей самой тяжело, а она меня утешает: как хорошо, что мы христиане. А в окно вагона смотрят не менее скорбные лица духовных детей – орловцев, беспрестанно входят в купе получить прощальное благословение, подают просфоры, подарки… И сколько любви и внимания в этих дарах: вот развертываю коробку – очищенные уже орехи сами как бы говорят: «Не портите зубы, мы уже покололи»; вот яблоки, апельсины, вино, консервы, нитки, иголки, шнурки; а вот и рогулечка костяная, чтобы батюшка в дороге занимался рукоделием[4], не скучал; книги; благослови, Господи, эту любовь Своею любовью.

Под окном беспрерывно поют певчие: «Тебе Бога хвалим», «Под Твою милость прибегаем, Богородице», величание святому Митрофанию, «Аллилуйя» и др. Входит офицер и передает просьбу директора Орловского корпуса благословить кадетов, с радостью исполняю; я так любил всегда и кадетов, и их наставников; как отрадно было молиться с ними 8 ноября; да благословит Господь и их искренне религиозного отца — директора; с пути мысленно благословляю и его, и корпус. Простился с г-ном губернатором, с провожающими и снова в вагоне с родными… не верится, что вот сейчас все эти милые лица скроются с глаз надолго-надолго.

Третий звонок, трубач подает сигнал ехать… сразу сердце упало. Еще раз прижал к груди своей жену и родных, но… сердце не камень, сколько ни крепись: все рыдают. Можно ли найти человека, который бы в эту минуту сдержал себя? Мне кажется, нет; по крайней мере, чего боялся я, то и случилось – разрыдался дико, страшно, казалось, вся душа выйти хочет куда-то, а пред глазами жена, почти упавшая на руки близких, родители, родные, народ… все рыдает. Господи, не дай переживать еще такие страшные моменты: кажется, не перенести.

Поезд пошел, я уже без удержу плачу на груди моего дорогого доктора Ник. Як. Пясковского, который провожает меня до Тулы. Вдруг взор мой упал на ясно видимую из вагона полковую церковь, и снова слезы и рыдания вырвались из груди моей… моя родная церковь, школа, дом…[5] ведь каждый камень я знаю в них, а сколько пережито там сладких моментов религиозного восторга, общения молитвенного. Трудно не рыдать; все пережитое на том святом участке земли за семь лет при этом последнем взгляде пронеслось и вспомнилось в мгновение, и… естественно, я рыдал. Много значит участие в горе человека, особенно родного, друга; это испытал я на себе. Дорогой Коля всю дорогу до Тулы старался развлечь меня, хоть немного забыть столь внезапно наступившее одиночество, и, могу сказать по совести, его участие много облегчило мне горечь разлуки…

Вот и родная Отрада[6]. Яков[7] выехал встретить меня на Степенном… Благословил я из окна вагона столь памятную и любезную мне рощу, Малыгину аллею, мой садик. Как я любил там гулять, размышлять, копаться, читать… прощайте, милые места, когда-то увижусь с вами? Мценск, и снова незабвенные лица духовных детей – Бойкины, Александрова и другие встречают меня; идем в вокзал; буфетчик, приняв благословение, подарил мне к чаю банку чудного меда… Слезы, благословение, молитвы, пожелания и здесь; Орел как будто еще не кончился, дорогой Орел. На станции Бастыево пришли проводить меня гг. Проташинские, ехали с нами одну станцию. Она (Евгения В. Проташинская) подарила мне ложку, прося ею есть и вспоминать ее.

Все родное проехали, на станциях никто уже не встречает; сидим в вагоне и беседуем о жгучем для нас недавнем прошлом и будущих трудах. Что-то будет? Что? Воля Божия, без которой и волос не падает с головы человека. Дай же, Господи, смириться под Твою крепкую, мудрую и любящую руку! Подъезжаем к Туле, встречает комендант г-н Пороховников – чудный человек, ведет нас осматривать привокзальную новую церковь-школу… Я просто поражен: масса света, прекрасный иконостас из серого мрамора, а живопись монахинь-сестер Дивеевского монастыря выше всех похвал…

Подали телеграмму от Ивана[8], извещает, что Оля после молебна и слова о. Аркадия Оболенского успокоилась; о, дай Боже. Спасибо дорогому Ивану, теперь и я поеду далее покойнее. Переехали на Тулу Сызрано-Вяземскую, сели в вагоны; простился с моим утешителем – Колей (доктором) и снова со слезами поехал на Ряжск, где стоянка два часа и обед. Устроились с Михаилом Матвеевичем[9] по-домашнему.

Окончился навеки памятный день 11 июня; слава Господу, помогшему перенести его; дай, Боже, силы дождаться счастливого дня возвращения!

[1] О. Митрофан Сребрянский, автор писем, бездетен, но у него на воспитании три племянницы-сироты. — Здесь и далее примечания издания 1906 г .

[2] Супруга о, Митрофана.

[3] Доктор, свояк о. Митрофана.

[4] О. Митрофан в свободные минуты занимался рукоделием.

[5] И церковь, и школа, и дом устроены почитателями о. Митрофана.

[6] Станция в двадцати четырех верстах от г. Орла, где о. Митрофан ежегодно гостил на даче.

[7] Кучер помещицы Краш., почитательницы о. Митрофана.

[8] Иван Арc. Рождественский, инспектор Ломжинской мужской гимназии, свояк о. Митрофана.

[9] Делопроизводитель Черниговского драгунского полка

Пустынник в миру

23 марта / 5 апреля – память преподобноисповедника Сергия (Серебрянского)

Преподобноисповедник Сергий (в миру Митрофан Васильевич Серебрянский) родился 1 августа 1870 года в Воронежской губернии в семье священника. Как и большинство детей духовенства, он закончил Духовную семинарию и в 1893 году вступил на поприще пастырского служения в качестве священника 47-го драгунского Татарского полка.
В сентябре 1897 года отец Митрофан был переведен в г. Орел и назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, шефом которого была Ее Императорское Высочество Великая Княгиня Елизавета Феодоровна. Здесь он всего себя отдал служению Богу и пастве.
Отец Митрофан был утешителем многих и прекрасным проповедником. Все получаемые от благотворителей средства он жертвовал на храм, школу и библиотеку, которые были созданы при приходе его усилиями. При церкви было открыто общество трезвости. Отец Митрофан вносил пожертвования и в Орловский Дом трудолюбия. Он проводил беседы религиозно-нравственного содержания с чинами полка в казарме, благодаря чему в полку не было тяжелых пороков и преступлений.
Летом 1903 года в Сарове состоялось прославление преп. Серафима. На этих торжествах отец Митрофан был представлен Великой Княгине Елизавете Феодоровне и произвел на нее самое благоприятное впечатление – своей искренней верой, смирением, простотой и отсутствием лукавства.
В 1904 году началась русско-японская война. 11 июня 51-й драгунский Черниговский полк выступил в поход на Дальний Восток. Вместе с войском отправился и отец Митрофан. У него не было ни тени сомнений, он и не думал уклоняться от исполнения своего долга. За семь лет служения полковым священником он настолько сжился со своей паствой, что она стала для него настоящей семьей, с которой он разделял все тяготы походной жизни. Вместе с полком батюшка участвовал в сражениях. Когда представлялась возможность, он ставил походную церковь, подаренную Великой Княгиней, и служил.
«Во всех сражениях под огнем неприятеля совершал богослужения, напутствовал раненных и погребал убитых», – кратко записано в служебном формуляре отца Митрофана. За выдающиеся пастырские заслуги, проявленные во время войны, 12 октября 1906 года он был возведен в сан протоиерея и награжден наперсным крестом.
В 1908 году Великая Княгиня Елизавета пригласила его на место духовника и настоятеля храма в Марфо-Мариинской обители. Поначалу отец Митрофан хотел отказаться от предложения Елизаветы Феодоровны – он знал, как о нем будет скорбеть осиротевшая паства, и ему было жалко оставлять ее. Но в том момент, когда он подумал об отказе, почувствовал, что у него отнялась правая рука, – так Господь видимо наказал за сопротивление Его святой воле. Отец Митрофан взмолился Господу о прощении, пообещав, если исцелится, принять предложение.
Понемногу рука обрела чувствительность, и в 1909 году отец Митрофан переехал в Москву, сразу же принявшись за дело устроения монастыря, отдавшись ему всей душой. Он часто служил, не жалея сил наставлял тех, еще немногочисленных сестер, которые пришли жить в обитель. Несмотря на новизну предпринятого дела, обитель, благословением Божиим, развивалась и расширялась. В 1910 году в ней было 97 сестер, она имела больницу на 22 кровати, амбулаторию для бедных, приют для 18 девочек-сирот, воскресную школу для девушек и женщин, работающих на фабрике, в которой обучались 75 человек, библиотеку в две тысячи томов, столовую для бедных женщин, кружок для детей и взрослых, занимающихся рукоделием.
Отец Митрофан вместе с Великой Княгиней Елизаветой трудился в обители вплоть до ее закрытия после революции 1917 года. В это время для отца Митрофана и его супруги Ольги разрешился вопрос об их монашестве. Много лет живя в супружестве, они воспитали троих племянниц-сирот и желали иметь своих детей, но Господь не давал исполниться их желанию. Увидев в этом волю Божию, призывающую их к особому христианскому подвигу, Митрофан и Ольга дали обет воздержания от супружеской жизни. На протяжении многих лет они тайно уже несли этот подвиг, но когда произошла революция и наступило время гонений на Православную Церковь, супруги решили принять монашеский постриг. Постриг был совершен по благословению Святейшего Патриарха Тихона. Отец Митрофан был пострижен с именем Сергий, а его супруга Ольга – с именем Елизавета. Вскоре после этого Патриарх Тихон возвел отца Сергия в сан архимандрита.

За активную поддержку Патриарха Тихона отец Сергий в 1923 году был арестован и выслан в город Тобольск. После возвращения из ссылки в 1925 году на основании ложного доноса он вновь подвергся аресту и был заключен в Бутырскую тюрьму. «Крепкая вера и святые принципы – Вера, Царь, Святая Родина» – стали главным в обвинении священника. «Не будем не только слушаться крамольников, но постараемся образумить их, обличить, привлечь к послушанию к Богу и Царю, а если не пожелают – без послабления отдать их в руки правосудия», – писал в своем дневнике архимандрит Сергий.
За то время, пока отец Сергий был в заключении, Марфо-Мариинскую обитель закрыли. Батюшка и матушка Елисавета выехали в село Владычня Тверской области, где отец Сергий с 1927 года стал служить в Покровском храме. Среди окружающих он вскоре приобрел славу молитвенника, духовника и проповедника, человека святой жизни. В 1931 году по доносу ненавидевших батюшку людей он был вновь арестован и приговорен к пяти годам ссылки в северный край.
Ссыльные священники работали здесь на тяжелых работах – лесозаготовках и сплаве, отцу Сергию тогда шел уже седьмой десяток, и после нескольких тюремных заключений, ссылки, этапов он тяжело болел миокардитом. Но несмотря на это старец с помощью Божией выполнял норму, данную начальством. Через два года ссылки власти решили освободить отца Сергия, и в 1933 году он вернулся во Владычню.
Во время Отечественной войны, когда немцы захватили Тверь, во Владычне расположилась воинская часть, многие жители из-за опасности возможных сильных боев покинули село, а Батюшка с матушкой остались, и, несмотря на то, что каждый день над Владычней летали вражеские самолеты, ни одна бомба не попала ни на храм, ни на село. У всех, в том числе и у военных, было ощущение, что село находится под чьей-то молитвенной защитой.
Благодаря своей подвижнической жизни, духовным советам и умению утешать страждущих, отец Сергий стал известен как глубоко духовный старец, наделенный за праведную жизнь ангельской чистотой и безстрастием, дарами прозорливости и исцеления. «Он в миру вел жизнь пустынника, – рассказывал о батюшке последний его духовник, прот. Квинтилиан Вершинский. – Как-то он заметил мне: „Плохих людей нет, есть люди, за которых особенно нужно молиться“. В беседах его не было даже тени неприязни к людям, хотя он много страдал от них. Не менее поразительным было и смирение его. С людьми он был необыкновенно кроток и ласков».
Батюшка почил 23 марта / 5 апреля 1948 года. На похороны собралось множество народа. Когда пришли на кладбище, поставили гроб на землю, хлынула толпа, чтобы попрощаться с дорогим батюшкой. Целовали руки старцу, многие прикладывали белые платки, полотенца, маленькие иконки к его телу и потом бережно убирали их в карман. Когда гроб опускали в могилу, люди запели «Свете тихий». И в это время произошло чудо: чрезвычайно низко, над самой могилкой закружился спустившийся с небесной выси жаворонок и залился своими звонкими трелями.
Еще при жизни отец Сергий говорил: «Не плачьте обо мне, когда я умру. Вы придете ко мне на могилку и скажете, что нужно, и я, если буду иметь дерзновение у Господа, помогу вам».
После кончины архимандрита Сергия, почитание его как подвижника и молитвенника еще возрасло. А спустя два года после его преставления, когда в ту же могилу опускали гроб с телом его матушки – монахини Елизаветы, крышка гроба с телом отца Сергия сдвинулась, приоткрыв нетленные мощи Святого.
На Архиерейском соборе Русской Православной Церкви, в августе 2000 года, в Москве, архимандрит Сергий (Серебрянский) был прославлен в лике святых как преподобноисповедник.

По книге «Православному воинству
во Христе посвящается». Можайск, 2004.

Пророческий сон

Незадолго до революции прот. Митрофану Серебрянскому приснился сон, яркий и явно пророческий, но он не знал как его истолковать. Сон был цветным: четыре картины, сменяющие друг друга. Первая: стоит прекрасная церковь. Вдруг со всех сторон появляются огненные языки, и вот весь храм пылает – зрелище величественное и страшное. Вторая: изображение Императрицы Александры Феодоровны в черной рамке, вдруг из краев этой рамки начинают вырастать побеги, на которых раскрываются белые лилии, цветы все увеличиваются в размере и закрывают изображение. Третья: Архангел Михаил с огненным мечом в руке. Четвертая картина: преподобный Серафим Саровский стоит коленопреклоненный на камне с молитвенно воздетыми руками.
Взволнованный этим сном, отец Митрофан рано утром, еще до начала Литургии рассказал о нем Великой Княгине. Св. Елисавета сказала, что ей понятен этот сон. Первая картина означает, что в России скоро будет революция, начнется гонение на Церковь Русскую, и за грехи наши, за неверие страна наша окажется на грани погибели. Вторая картина означает, что сестра Елисаветы Феодоровны и вся Царская Семья примут мученическую кончину. Третья картина означает, что и после того ожидают Россию большие бедствия. Четвертая картина означает, что по молитвам преп. Серафима и других святых и праведников земли Российской и заступничеством Божией Матери страна и народ наш будут помилованы.

Из жития святой преподобномученицы
Великой Княгини Елисаветы

Какие молитвы читали русские солдаты перед боем в прошлом веке

Русские солдаты молились перед боем испокон веков. Перед сражением офицеры строили солдатские полки, выносили полковую икону, штандарты, полковой священник, читал молебен, прося у Бога помощи в победе и благословлял воинов на битву.

В Русско-японскую и Первую Мировую

Так же было во время русско-японской войны 1905 года. Священник Митрофан Серебрянский в «Дневниках полкового священника» описывал, что перед наступлением, генерал Алексей Николаевич Куропаткин приглашал священников служить в полках молебны. Сам о. Митрофан служил молебен о победе у саперов и в полку инженеров, а после молебна произносил проповедь с пожеланием усерднее молиться о том, чтобы Бог помог в сражении. Речь он заканчивал краткой молитвой: «Благослови нас, Господи, победой!» И еще одна краткая молитва встречалась в его дневнике перед описанием боевых действий: «Господи, умилосердись над грешными нами, благослови и помоги нам!»

Во время I Мировой войны в императорской армии каждому казаку и солдату была роздана «Памятка русскаго солдата», которая предварялась эпиграфом полководца Александра Васильевича Суворова о том, что русский солдат должен бояться Бога, слушать начальство, помнить о присяге и держаться храбро, и тогда все падет перед нашим оружием.

Молитва же была такой: «Спаситель мой! Ты положил за нас душу Свою, чтобы спасти нас. Ты заповедал и нам полагать души своя за друзей наших, за близких нам. Радостно иду я исполнить святую волю Твою и положить жизнь свою за Царя и Отечество. Вооружи меня крепостию и мужеством на одоление врагов наших и даруй мне умереть с твёрдой верою и надеждою вечной блаженной жизни в Твоём царстве. Пресвятая Богородице, сохрани мя под кровом твоим». Именно эту молитву читали Сибирские казаки перед каждым сражением с немцами, – об этом пишет потомственный казак Дмитрий Валентинович Игнатьев.

В Гражданскую

Даже во время братоубийственной мясорубки Гражданской войны русские солдаты по ту и другую сторону фронтов продолжали молиться Богу. В Белой армии это делали открыто, и молебен перед полком служил священник. Как написал в мемуарах «Дроздовцы в огне» генерал-майор Антон Васильевич Туртул: «может быть, молилась тогда с нами в смертной тьме вся распятая Россия».

Молился перед боем и красный комдив Василий Иванович Чапаев, – об этом в интервью рассказывает сотрудник Института Европы академии наук России священник Василий Секачев. Правда, мы никогда не узнаем, какие молитвы он произносил, возможно, ту самую, что написана была в памятке русскому солдату, и которую он наверняка знал наизусть, как и множество других молитв: два его дяди были священниками, а самого Чапаева в юности устроили в семинарию, из которой он сбежал. Перед наступлением комдив закрывался в комнате, где было много икон молился о победе.

Великая Отечественная

О том, что советские солдаты уповали на Бога, свидетельствуют находки поисковиков, которые обнаруживают на останках солдат нательные кресты, ладанки и образки. Об этом рассказывает Илья Прокофьев – руководитель Общественного фонда поисковиков в Ленинградской области. Из собранных предметов поисковики совместно со священниками РПЦ даже делали выставку.

В безбожное время веру не афишировали, перед боем молились шепотом и после боя в этом не признавались даже друзьям. В книге Артема Владимировича Драбкина «Я дрался на Т-34» ветеран Ион Лазаревич Деген рассказывает, как однажды он пристал к сослуживцам с вопросом, как именно они молились? У всех получилось примерно один ответ: «Господи! Помилуй и сохрани!»

Участник Сталинградской битвы танкист Николай Васильевич Попов вспоминал, что перед боем крестился каждый, и каждый твердил молитву: «Господи! Сохрани меня!»

Связистка Кира Ивановна Луферова вспоминала, что в минуты опасности обращалась к Богу с молитвой: «Господи, помоги! Помоги, Господи!», а один из ветеранов войны, прошедший войну без ранений, рассказал, что гимнастерку его был зашит 90-й Псалом («Живый в помощи Вышняго. »). А в пробитой пулей гимнастерке рядового Александра Зайцева было найдено стихотворение, обращенное к Богу, в котором солдат признавался, что только на войне ему открылась страшная ложь атеизма.

Молились Богу и явно, гонения на церковь в годы войны прекратились. Исследователь Сергей Исаков в статье «О Великой Отечественной войне: известное и малоизвестное», пишет, что сражение под Сталинградом началось с вполне официального молебна перед иконой Казанской Богоматери, и только после окончания молитвы дали сигнал наступать. Он же пишет, что чудотворную икону Божьей матери везли на самые сложные участки фронта. Священники проводили молебны и благословляли солдат на победу, окропляя святой водой. И даже сам маршал Георгий Константинович Жуков перед боем говорил краткое: «С Богом!».

Афган и Чечня

Ветеран войны в Афганистане, священник Михаил Советкин, настоятель храма в поселке Красносамарское вспоминал, что у советских солдат в Афганистане были нательные крестики, которые они прятали, а у многих в гимнастерку был подшит 90 Псалом. Он вспоминал, что в те годы читали «Отче наш», и было несколько случаев спасения рядовых. Однажды его сослуживец нарвался на растяжку, запал сработал, но граната не взорвалась.

Молитва «Отче наш» не раз спасала жизни русским солдатам во время боевых действий в Чечне.

Например, полковой священник Николай Кравченко рассказывал, что эта молитва спасла их – десантники стали читать ее перед каждым боевым выходом после конфликта в Абхазии. Бывали чудеса: бойцы наступали на мины, а те взрывались только тогда, когда бойцы отходили на безопасное расстояние; в одного из десантников целился бандит, однако патрон в стволе автомата «лесного человека» перекосило, десантник выстрелил первым и остался жив.

В Грозном во время страшного боя на площади «Минутка» группе нужно было удерживать подземный гараж, и когда десантники встали на коллективную молитву, к ним подошел комбриг полковник Николай Баталов. Позже он рассказал, что увидел, как десантников накрыл светящийся колокол, и понял, что с ними ничего не случится. Он так и сказал им: «Ребята, я с вами!» Это было против правил, но комбриг оставался с десантниками, куда бы они не шли, и выжил вместе с ними. После окончания военных действий он подал в отставку и стал священником в Волгограде.

Записки полкового священника митрофан серебрянский

В 1906 году Великая Княгиня прочитала книгу «Дневник полкового священника, служившего на Дальнем Востоке во весь период минувшей Русско-японской войны». Автором книги был священник Митрофан Серебрянский. Книга произвела на Елизавету Федоровну большое впечатление, она пожелала познакомиться с автором и вызвала его в Москву. В это время Елизавета Федоровна обдумывала Устав будущей Марфо-Мариинской обители. Проект этого Устава и подготовил отец Митрофан.

По Уставу, совершать богослужения и духовно окормлять сестер должен был священник женатый, но который жил бы со своей матушкой как брат с сестрой и постоянно находился бы на территории обители. Великая Княгиня неоднократно просила отца Митрофана стать духовником будущей обители. Но путь его в Марфо-Мариинскую обитель оказался непростым. Сразу после беседы с Великой Княгиней отец Митрофан согласился переехать в Москву. Но по дороге в Орел у него стали возникать сомнения, и только прямое Божье вмешательство решило дело. Когда он решился отправить телеграмму с отказом, вдруг почти сразу пальцы на одной руке стали неметь, и рука отнялась. Отец Митрофан понял совершившееся как вразумление. Он стал горячо молиться и обещал Богу, что даст согласие на переезд в Москву — и через два часа рука снова стала действовать. Когда дело затянулось на месяцы, все повторилось. Тогда отец Митрофан поехал в Москву и в Иверской часовне со слезами молился перед Иверской иконой Божией Матери, обещая переехать в Москву. Рука снова стала двигаться. Тогда он твердо решил быть духовником обители. Вот какой священник был поставлен Богом в руководители будущему архимандриту Гавриилу.

Конечно, отец Митрофан за четыре года не только многому научил иерея Иоанна (так до монашества звали отца Гавриила), но и рассказал ему об истории обители, о судьбе преподобномученицы Елизаветы, о том сне сестры Ефросинии, который он сам записал с ее слов в октябре 1917 года. Так будущий преподобноисповедник Гавриил оказался в духовном родстве с преподобномученицей Елизаветой. Кто же он, какова его судьба?

Родился архимандрит Гавриил (Иван Иванович Игошкин) в деревне Самодуровка Пензенской области 23 мая / 5 июня 1888 года. Иван Павлович и Варвара Павловна Игошкины — его родители — были весьма благочестивыми, религиозными, богобоязненными людьми, которые и своих детей вырастили в страхе Божием.

Крестили будущего исповедника Божия в честь Иоанна Власатого Милостивого. От наших глаз сокрыт духовный путь юного Ивана Игошкина. Очевидно, родители не противились желанию сына стать иноком, так как на 16-м году жизни, осенью 1903 года, Иван становится послушником Жадовской пустыни близ Симбирска. Божия Матерь с этих пор взяла его под Свой покров. Управляющим Жадовской пустынью в то время был архимандрит Макарий, а всего спасалось в обители 13 монахов и 26 послушников.

Пришлось послушнику Иоанну через 6 лет идти служить в армию, где он был солдатом с 1909 по 1917 год. Когда Иоанн в 1917 году вернулся домой к родителям, в стране все сдвинулось с места. Вместе со своими братьями Афанасием и Григорием он уехал из родного края в город Покров Саратовской области. Здесь он и был в 1921 году рукоположен в сан диакона, а в следующем году — в сан священника.

С 1922 года отец Иоанн служит в Москве, вторым священником Покровского храма знаменитой Марфо-Мариинской обители. Целых четыре года он имел счастье сослужить и учиться истинному пастырскому служению у замечательногосвященника, чистого сосуда Божией Благодати, — духовника Марфо-Мариинской обители протоиерея Митрофана Серебрянского, которого сослали в Сибирь в 1926 году. А сама обитель была закрыта в 1928 году, и отец Иоанн стал служить в храме святителя Николая в Пыжах.

Монашеский постриг о. Иоанн принимает в 1929 года. Отныне он носит имя Гавриил. Уже в следующем году его возводят в сан игумена. Однако недолго пришлось послужить игумену Гавриилу. Пришло время ему пострадать за Христа. Первый арест последовал в апреле 1931 года. Три года он отбывал в Вишерском лагере в Свердловской области, в Ярославской области, во Владимире. В 1934 году он был возведен в сан архимандрита. С тех пор недолгие периоды свободы перемежаются в его житии с затяжными периодами пребывания в лагерях. Мученический венец принимает и его брат Афанасий, который был сторожем Вознесенской церкви г. Энгельса, за что и был расстрелян с ложным обвинением в феврале 1938 года.

Новый, «симбирский», период жизни подвижника начался в 1942 году. В Симбирск тогда была эвакуирована Московская Патриархия во главе с местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Сергием (Страгородским). Освободившись после очередного заключения, о. Гавриил решил идти в Симбирск, но по дороге заглянул для совета и благословения к блаженному старцу Василию Дмитриевичу Струеву в село Копышовка (недалеко от Ульяновска). Старец Василий не отпустил от себя сильно заболевшего в дороге отца Гавриила, а благословил его жить в Базарном Урене у сестёр Беляковых. Анна и Матрона Беляковы (а им было уже по 80 лет) были истинные Рабы Божии, они не побоялись принять «врага народа», отбывшего в лагерях уже два срока. Да и могли ли они сомневаться, имея благословение самого старца Василия, когда даже и после своей смерти старец давал указания многим людям в их жизни. У сестер Беляковых архимандрит Гавриил подлечился.

Известно, что в домике старца Василия, несмотря на строгий надзор властей, отец Гавриил часто служил Божественную Литургию. Одна из присутствовавших на этих службах женщин, Рахиль Аврамовна, вспоминает, что Чаша со Святыми Дарами во время Литургии стояла в углу на комоде, пред иконами, а вместо «царских врат», закрывающих алтарь, были очень густые и длинные волосы отца Гавриила, за которыми не видно было ничего. Батюшка ощущал свой служение Богу как величайший свой долг. Он был как священник и христианин счастлив литургисать, исповедовать, причащать Святых Христовых Тайн людей, насильственно оторванных от Матери-Церкви. Поистине это было исповедническое служение. Причащал он и старца Василия. В их духовной близости нетрудно увидеть Промысел Божий. Старец Василий, человек особых духовных дарований и прозорливости, прекрасно дополнял в этом глухом, но густонаселённом уголке Симбирской Епархии отца Гавриила. Вдвоём они духовно окормляли народ, собиравшийся отовсюду. Между ними происходили долгие беседы.

По свидетельству очевидцев, на исповеди отец Гавриил своими речами исторгал у людей слёзы. Однажды он сказал: «Я рад, что успел сказать здесь 33 проповеди».

Особенно запомнилась людям Божественная Литургия в Петров пост. Эту литургию отец Гавриил отслужил на могилке блаженного Василия, который жил в XIX веке и до сих пор почитаем местными жителями в качестве святого. Одних только причастников на этой службе было около 300 человек. Все происходившее в этот день отец Гавриил описал в своем неопубликованном труде «Василий Блаженный». (св. преподобноисповедник архимандрит Гавриил оставил после себя много неопубликованных рукописей, издание которых — дело будущего).

В 1946 году его назначают настоятелем храма Пресвятой Богородицы Неопалимой Купины в Ульяновске, но слишком большое влияние на прихожан этого высоко-духовного пастыря испугало ульяновские власти. Батюшке отказали в прописке, и он был переведен в Никольский храм города Мелекесса.

В этом храме, видимо, всегда была весьма непростая обстановка. Активисты церкви пользовались поддержкой властей, а потому и позволяли себе пьянство, скандалы, воровство церковной кассы. На любого, пытавшегося остановить безобразия, они могли написать донос. Позже история повторится с архиепископом Иоанном Братолюбовым. В июне 1949 года св. преподобноисповедник архимандрит Гавриил был арестован во время богослужения по доносу регента Костина. Сотрудники ГБ посадили архиепископа в насмешку — на машину с углем, — так что он приехал весь черный от угольной пыли. «Вот сидит ваш поп», — сказали сотрудники подбежавшим к милиции женщинам.

— Отец Гавриил, — за что вас так?

— За грехи, люди нашлись и написали клевету. Последний мой суд будет.

Верующие люди уже успели хорошо узнать своего настоятеля и, конечно, поняли, что он ни в какой антигосударственной, антисоветской деятельности не виновен. Они подходили к батюшке под благословение, но их не допустили. Ему вменят в вину враждебное отношение к политике ВКП (б), привлечение к Церкви детей и молодежи, игнорирование запрещения упоминать на проповедях имя «бывшего черносотенца» святого праведного Иоанна Кронштадтского. Ему была предъявлена ст. 58−10 ч. 2 УК РСФСР. На допросах над батюшкой издевались, били его. Наконец, приговор: 10 лет лишения свободы с лишением избирательных прав сроком на 5 лет и конфискацией дома.

Отбывал наказание отец Гавриил в лагере в Кемеровской области. Поселили его специально в бараке с уголовниками-рецидивистами, — в надежде, что его убьют в первую же ночь. А он вошел в камеру со словами: «Мир вам!» сказал, что он священник, стал молиться. Молитвой освятил камеру. Заключенные вначале возмутились, а потом притихли, слушая упоминания «всех страждущих и озлобленных»… Вскоре его избрали старшим по камере, он пользовался уважением у несчастных, озлобленных людей: они чувствовали Божию благодать, исходящую от него. Здесь батюшка, несмотря на все запреты, продолжал исполнять свой пастырский долг: духовно и нравственно наставлял, исповедовал, отпевал умерших, проводил в строгой тайне богослужения. Ему было уже 65 лет, и лагерь был тяжел для него, так как гоняли его на самые тяжкие работы. Одна из заключенных, Ольга, которая потом жила на одной улице с отцом Гавриилом, вспоминает: «Когда я работала на кухне в лагере, пекла на Пасху куличи для всех заключенных, а батюшка служил Пасхальную службу и благословлял их. Батюшка из тюрьмы сделал тайный монастырь». Иногда даже надзиратели приходили слушать батюшку.

В общей сложности он провел в лагерях 17 с половиной лет. Никогда не жаловался на то, что ему довелось там пережить. Только повторял: «На все воля Господня. Слава Богу за все!»

За пережитые страдания Господь дал ему дары прозорливости и исцеления. Его дом после возвращения в Мелекесс превратился в место паломничества. Откуда только не ехали люди!

Из древних и современных житий святых известно, что враг воздвигает на Божиих угодников козни — даже в церковной и монашеской среде. Вот и с архимандритом Гавриилом было так. В Мелекессе священники запретили ему входить в алтарь, несмотря на его чин и духовный авторитет. И вот этот орел духа стоял на Божественной Литургии у порога — вместе с нищими. Но и там его слышал Господь!

В начале 1959 года в коридоре его дома увидели неизвестно как попавшего туда белого голубя. Батюшка уже сильно болен и не выходил из комнаты. Голубя по его просьбе занесли в комнату. Когда батюшка писал, — птица сидела на плече. Весной голубя выпустили — и улетел он прямо вверх, растворился в высоте.

В последний день своей жизни, это было воскресенье, отец Гавриил отслужил дома Божественную Литургию, причастился Святых Христовых Тайн, в течении дня много писал, отслужил всенощную. При чтении акафиста «Иисусу Сладчайшему» почувствовал себя плохо: «Грудь давит и тяжело дышать». Попросил читать «Канон при разлучении души от тела». Стал прощаться со всеми, просил крестить его с головы до ног, посмотрел на все четыре стороны Божьего света и тихо, блаженно заснул. Кончина его была столь тиха, столь необычна, что окружающие подумали, будто он заснул.

Св. преподобноисповедник архимандрит Гаврил сподобился истинно христианской кончины, блаженного успения, подведшего черту всей его подвижнической, исповеднической жизни. «Честна пред Господом смерть преподобных его»!

При обретении мощей преподобноисповедника Гавриила в 2000 году солнце играло. И вспомнилось, что перед кончиной он видел в столбе света Иисуса Христа, разговаривал с ним и услышал от Него, что все приходившие к нему спасутся.

Более подробное жизнеописание можно найти в книге «Жизнеописание св. преподобноисповедника Гавриила (Игошкина), архимандрита Мелекесского» (Ульяновск, 2000. Автор-составитель Л. Куликова).
Владимир Иванович Мельник, доктор филологических наук, профессор